Будь со мной нежным. Кира Фарди
не задевая меня бампером. Солнце бьет в глаза, ничего не вижу, мелькают блестящие бока машины, кричат свидетели, визжат колеса.
Наконец кружение останавливается, опускается стекло.
– Ты идиотка, спятила! – орет благим матом водитель. – Куда лезешь?
– Я… простите… я…
Водитель распахивает дверь и вываливается на мостовую. Я замираю: передо мной стоит мажор с перекошенным лицом, а с его лба стекает тоненькая струйка крови.
Это конец!
Возле нас мигом собирается толпа.
– О боже! – кричит кто-то.
– Достали эти богатенькие буратинки! – вопит бабка с кошелкой. – Люди для них – мусор.
– Да-да…
Я медленно прихожу в себя. Сердце бешено колотится от пережитого страха, даже дышать больно. Наклоняюсь, чтобы поднять выпавшую из рук сумку. Меня ведет в сторону, хорошо, что в узком проулке дома рядом, опираюсь на шершавую стену, втягиваю ноздрями воздух.
«Что со мной?» – недоумеваю. Никогда раньше не было такой реакции на страх, причем чувствую, что испугалась не за себя, а за водителя.
С чего бы? Это он защищен машиной, а не я.
– Блин! Что за невезуха! Опять ты? – рявкает мажор, трогает лоб, смотрит на пальцы. – Твою ж дивизию! Видишь, что ты наделала.
– Я? – захлебываюсь слюной от возмущения. – Это ты едешь, мечтаешь! Я иду себе спокойно, а ты из-за угла…
– Спокойно? Да, ты по центру дороги шлепала!
– Я…
В толпе со скоростью ветра меняется настроение.
– Девка точно спятила, – качает головой бабка.
– Молодежь! Не чувствует опасности, – говорит прохожий, сплевывает и идет дальше.
– Точно, из-за таких, как она, и случаются аварии, – поддерживает его дама, которая держит на поводке собачонку. – Правда, Пусик?
– Тяф, тяф! – звонко соглашается Пусик с хозяйкой.
– Да я… никого же не было…
Так и хочется самой залаять на зевак и послать их подальше, но захлопываю рот. Лучше мне промолчать, и правда, сама нарушила правила.
Мажор опять таращится на свои окровавленные пальцы, трясет головой, потом вытаскивает из кармана телефон. Я бочком, вдоль стены дома, протискиваюсь мимо его машины.
Несколько шагов в горку, потом за угол, и – свобода!
Облом!
Гад хватает меня за локоть.
– Стой! Куда намылилась? Новый иск подавать придется.
– Ой! – вскрикиваю нарочно. – Господин, вы что-то обронили?
– Где?
Он оглядывается, но мой локоть не отпускает. Показываю двумя пальцами на него:
– Глазки обронили, – и тут долго сдерживаемая злость прорывает плотину. – В следующий раз смотри, куда прешь, чмо!
Резко выдергиваю руку и, гордо задрав подбородок, шагаю по тротуару. Спиной чувствую буравящий взгляд и молюсь, чтобы быстрее скрыться. Свернуть не успеваю.
– Хамка! – несется вслед.
– Сам такой! – не сдаюсь я.
– Эй! – кричит он, оборачиваюсь, вижу