Траектория страсти. Николай Артюшин
стихи. Виталий плещет штормами и ошеломляет глубинами ваяемого мира. Он – создатель и покоритель, но он и раб, в чем отвержено признается. Он – даритель и искуситель, и невозможно существовать вне его. И она говорит:
– Да…
Банально придуманная командировка. Утро, серое вялым дождем, и пятнистые, обещанием полные облака. Влагой насыщено все: плащ нелепый, асфальт на платформе вокзала, завитки ее пламенных вздорных волос и спотыкающиеся то и дело мысли. Не хватает дыхания. Капли метят в лицо, и это его веселит. Он целует ее в исступлении голода, столь же мокрого, сколь и дождь. Целует коротко, но вцепившись ей в мысли своим нетерпением, обнаженным и ярким, робко трепещущим, но бесстыдным.
Уже поезд давно оглушает плясовой своих тяжелых колес, но анархия звуков бессильно неистовствует, оставаясь вне сферы, которая скрыла героев от мира. Даже не пройдя в салон вагона, они стоят посреди надрывающегося грохотом тамбура, не в состоянии оторваться друг от друга хотя бы на долю секунды. Переплетаясь взглядами, мыслями и руками и мерцая улыбками. В какофонии поезда слыша лишь искорки смеха, разгорающегося в их магнитном дрожании. Они вырвались из пространства реальности. Пусть толкаются суетные пассажиры, чей путь пролегает поперек их отдельного необитаемого острова. Они не замечают того, что выпало в параллельный мир. Их ждет целая жизнь, продолжительностью в три дня. Необъятных три дня, бесконечных и полных чудес… покуда все еще впереди.
Дробным вздохом отверзлась и задрожала дверь, пропуская их в дом. Теплый, чистый и пахнущий хвоей коттедж встретил свечением рыжих бревен необшитого изнутри сруба. Юля крадучись сделала первый шаг, на цыпочках осваивая неизвестность. Виталий позади нее, выронив на пол сумки, скинул плащ, протянул руки к ее плечам.
– Юленька, – он будто тихонько напел мелодию ее имени.
– А? – она обернулась, вздрогнув слегка от нарушенной тишины, вздохнула, освобождаясь от последних пут повседневности, и окунулась в объятия спутника.
Это было поэмой шелеста. Шелест леса в открытой двери вторил шелесту боязливого дыханья. Сладкие оковы раскрепощения. Нарастающий жар и озноб. Губы, такие мягкие, пробегают по мочке уха. Жадный, разорванный на отрезки вдох. Влажность шеи, тщетно прятавшейся в вырез платья. Влажность горячая, искушающе ароматная и властная, требовательная, лишающая рассудка.
Зрачки распахнуты во весь глаз, но пальцы видят больше. Трепет плеч и отчаянно жаркой спины. Клавиатура пуговок, нота за нотой отступающих и сдающих границы. Ухватившиеся друг за друга поцелуем, они двигались наугад вглубь дома, совершая затейливые движения сорвавшимися с цепи руками. Слова были лишними. Слова даже не успевали формироваться в мозгу, они были инородны в потоке возникшего смерча. Только имя ее тонкой струйкой, страдающей виолончелью прорывалось сквозь грохот дыхания, когда Виталий выстанывал его, будто молитву.
Растоптанная в бессмысленный ворох одежда пугливо уворачивалась от хаотического перемещения