Мокрый не боится дождя. Алина Воронина

      Павел Петрович сделал шаг вдоль бортика.

      Луна отражается в воде, воскрешая детские страхи. На ней, как при старом способе проявки фотографии, вырисовываются глубоко запавшие глазницы, скорбно сжатые, изъеденные страданиями губы… Такие были у старухи, разбитой параличом и лежавшей в пустой квартире. Пока не хватились соседи…

      Он вглядывается в лунное отражение. И в следующую секунду сознание взрывается догадка: перед ним светлыми бликами переливается лицо. Той самой соседской старушки. Казалось, мозг вот-вот разнесёт вдребезги черепную коробку. Но не от испуга. Скорее от возбуждения.

      И здесь –хвала Спасителю!– слуха коснулся женский голос. белозерцев вышел из ступора. А сопрано меж тем напевало:

      – Кара бимба дала мама!

      – Ора э буои ла нонна!

      «Дорогая мамина девочка! Час колыбельной пришёл».

      Пела итальянка, прибывшая на днях с мужем и двумя детьми. Да, та самая, чей старший сын напомнил Садовому покойного полковника Каддафи. В юности.

      … Он не решился окликнуть сеньору.

      Шаги удалялись. А с ними и песня.

      Вопреки тому, что Павел Петрович не понимал слов, энергичные наступательные звуки закружились хороводом и увлекли за собой.

      – Дорми, дорми миа пичина!

      Ке ла луна тье вичина!

      « Спи, моя малышка! Какая луна около тебя!»

      Он двинулся за мелодией, как ребёнок за дудочкой сказочного крысолова. А итальянская «мадре» продолжала напевать. Сочный тембр заглушал шуршание колёс детской коляски. А потом всё смолкло. Наступившая тишина напомнила об одиночестве той, которую он оставил под водой и от которой пытался улизнуть. Его посетила безрассудная надежда, что утопленница исчезнет сама собой. А может, это уже произошло? И он двинулся обратно. Чтобы удостовериться…

      Он медленно приближался к светящемуся голубизной прямоугольнику. Ничего не видать. Может, лицо под водой – всего лишь муляж? Продолжение этого… как его там… Хэ-хэ-уина? Ведь намекала же девушка-аниматор!

      Эта мысль настолько ободрила, что он упёрся в бортик голенью – и не ощутил, как кромка зубилом впилась в берцовую кость.

      …Она плавает у выложенной плитками стены.

      Лицо колеблется, переливается, отступает в глубь.

      Теперь он способен рассмотреть её.

      Глазницы напоминают две резаные раны. Внутри плавают мутно-серые глазные яблоки.

      Кровь пульсирует в ушах. На смену колыбельной приходит сигнал трубы. А может, набат.

      Теперь он с ними – один на один.