Когда я молоденьким мальчиком был, от службы военной, друзья, не косил… Неформальные рассказы про армию для пацифистов и не служивших. Виктор Савельев
как трогает тебя за рукав, – и такая доброта и умильность сияют в его выцветших глазах, что ты невольно отворачиваешься.
Вы идёте через площадь (пропали сапоги!) в заведение с громким названием «Закусочная», но на деле это жалкий станционный буфет с пивом, мазутными железнодорожными мужиками и засиженными мухами грибами под немытой витриной. Здесь тепло и шумно, дымят котлеты в тарелках из фольги под жигулёвское пиво местного разлива. Ты становишься за мраморный стоячий столик – ого: да тут цивилизация! – и железнодорожники почтительно убирают с него пустые кружки.
– Марья Ивановна! – кричит твой новый знакомый. – Два пива дай. Мне и солдатику!
Он смотрит по сторонам с исключительной гордостью, он весь купается в лучах своей славы. И толстая грубая Марья Ивановна, которая, наверно, не раз шугала и цыкала на него, на этот раз покорно приносит пиво и вытирает мокрый мрамор – раз ведь с солдатиком!
– Пей на здоровье! – мужичок и видеть не хочет, что ты вынимаешь деньги заплатить. – Как там у вас в армии щас? Броня крепка?
– Кого угодно сметём! – говоришь ты под пиво, ломя котлету вилкой.
– Эх, лишь бы не было войны, – говорит он то ли тебе, то ли себе, и смотрит тебе в лицо выцветшими глазами. – Это ведь самое-самое главное, сынок, чтобы войны не было…
Ты удивлён: какая война? Война кажется тебе далёкой, как леший из сказки. Тебе даже дика мысль, что кто-то в этой глуши может её бояться… Даже те, кто воевал…
– Да ладно, батя! Ничего не будет! Мы не дадим, – авторитетно говоришь ты под кислое пивко.
Он рад, он согласен. Он кивает каждому твоему слову и мигает Марь-Ивановне, чтоб несла ещё селёдочку и пиво. Ему важно показать, что стоят за этой мраморной тумбой два служивых человека – солдатик и он, бывший боец. Но вот беда: плоха память, он тужится вспомнить и не может фамилию взводного, каких-то «Ванек» и «Петек» из его роты, он забыл даже, как звать сержанта, что гонял его чистить сортир, как сидорову козу…
– Ах, батя! Да дался нам этот сержант, – машешь ты рукой и слушаешь его рассказы в пол-уха, глядя, как за немытым окном буфета идёт по путям, гудя, дрезина.
Но ему во что бы то ни стало надо доказать тебе, что он служил и был таким же соколиком в погонах, как ты ныне. А тебе-то в этом буфете ничего не надо доказывать: вот погоны, форма – а твою лихую армейскую фуражку буфетчица почтительно водрузила на самое видное место прилавка… Вот так ты стоишь гоголем – военный, подтянутый и бравый – среди штатских в пузырящихся штанах и с не досягаемой для этих трудяг армейской высоты небрежно слушаешь «батю», который не знает, чем и угодить, и уже тащит из буфета леща к пиву…
Но он прощает тебе твоё пижонство и небрежность. Он всё готов простить за возможность побыть с «солдатиком» у заплёванного столика… Ибо военная служба – это зарубка навсегда в сердце каждого мужика: её, бывало, и клянут, но вспоминают о ней с неизбывной тоской… Вот так вы и пьёте в буфете с «батей»