Полукровки. Стивен Грэм Джонс
вроде того, который водит вампирский дядя.
Этот старый и ржавый. Зарос кустами и оплетен вьющимися растениями.
На приборной панели, где ставится картинка, когда картинка есть, находится то, ради чего они здесь.
Волчья голова в желтом круге.
Это священное место.
Вампир устраивается на руках у дяди так, чтобы смотреть по сторонам на всю движуху в темноте. Ощущение, что вокруг повсюду шепот. Он звучит улыбчиво. Пахнет оскалом.
Это та ночь, когда на звонки в полицию насчет вервольфов ответа не будет. Ночь, когда вервольфы встречаются, видят друг друга.
Вампир ощущает, как мыщцы дяди начинают затвердевать как сталь.
В тетку тычется носом стоящий на четырех, но доходящий ей едва до ребер ее бывший. Вампир видит это по его волосам. И по глазам.
– Великолепно, – говорит вампирский дядя, ставя его на землю без разрешения вампирской тетки.
Вампир нашаривает петли его пояса.
– Все хорошо, – говорит им через плечо вампирская тетя.
Ее бывший тычется мокрым носом ей в руку. Все тело его идет волнами от напряжения. Он выглядит как человек в костюме, наклонившийся на слишком длинных ногах. Только это его лучший костюм. И лучшая маска. Самая живая. С длинной дергающейся мордой. И теми же глазами.
– Рыжий, – говорит вампирская тетя, как вы бы сказали «привет». Но это не привет. Это предостережение, насколько понимает вампир. Потому что нельзя доверять тому, кто меняет облик и не возвращается.
Они прожили бы счастливо лет десять-пятнадцать, нашли бы место, где хватило бы простора, чтобы бегать и есть.
Вампирская тетка говорит, что это эгоизм, тупость, быть все время волком – не рай, и по ночам она порой плачет из-за этого, по всем умершим, полупревратившись. По всем, убегавшим с пулей в боку как с жемчужиной, сделанной из лавы. По всем, застывшим у забора с пестрой кошкой в зубах, странным образом привлеченных желтым светом окна. Иногда по ночам тетя плачет по всем этим оволчившимся вервольфам, брыкающимся во сне, когда в их памяти просыпаются странные запахи: соуса для барбекю, мела бильярдного стола, освежителя воздуха.
Не сны, кошмары. Прошлое, которого они не могут вспомнить. Личность, которой они не узнают.
Ее бывший тоже ничего не может ей об этом рассказать, как понимает вампир. Горло вервольфа не приспособлено для человеческой речи. Слов не выговоришь. Слишком многое надо объяснить.
Но они могут скалиться. Рычать.
– Он знает. Он помнит, – говорит вампирская тетя достаточно громко, чтобы вампирский дядя точно услышал.
– Поезд давно ушел, – говорит вампирский дядя. – И давно уже не такой скорый в любом случае.
– Тс-с-с, – говорит тетя. – На сей раз все будет хорошо. – Ладонь ее до сих пор гладит бархатный нос мужа. Но когда через мгновение он щелкает зубами, она уже прижимает руку к груди, оскалившись.
– Идиот, – говорит вампирский дядя, шагнув вперед, и когда вампир поднимает взгляд, дядя уже снял резиновую маску.
Но волчья морда остается.