Чистый бор. Татьяна Чекасина
у вас тут так играет и поёт? – ведёт диалог Николай.
– Та один местный… Он поёт, а ему водка льют…
– Ну, такому и деньги не жалко.
– Ни, динех ему не дають. Только водка. Льють один стакан, второй, потом он падёт пьяной… Динех самим нада. Жёны, дети дома, далеко.
Идут от барака, голос Ивана им вслед:
«Бродяга Байкал переехал,
навстречу родимая мать…
“… ах, здравствуй,
ах, здравствуй, мамаша,
здоров ли отец мой и брат?”
“Отец твой давно уж в могиле,
сырою землёю зарыт,
а брат твой давно уж в Сибири
давно кандалами гремит”…»
Как рыдает этот голос! Как душу выворачивает!
– Был парень у нас в Шале, душевно пел, да петлю накинул, – вздыхает Евдокия.
– И этот может… – В книге по психологии алкоголики приравниваются к самоубийцам.
Соседская бабка вымыла дочек. Он даёт ей два рубля, но она не берёт. Навязывает картошки. Её дети – в городе, а ей некуда ехать. В Улыме надо вкалывать, пенсия не очень, хоть и северная. Но эта – одна версия, по которой Наталья Гавриловна Неупокоева продолжает тут жить.
Думает Николай о собригаднике Иване Микулове. Как поёт, как душу выворачивает!
Утром – телеграмма. Явление в Улыме редкое. А то и неприятное. Почтальонка, укутанная, протянув склеенный вдвое листок, подаёт карандаш, велит расписаться. Переговоры! Больница! С Ираидой что-то в реанимации! оттого и берут эти подписки: ответственность – на близких!
С невероятной скоростью одевает дочек. Отводит их, и – на станцию, где телефон.
Холодно, ясно, утреннее небо мерцает звёздами. И маленькие выглядят яркими. Внезапная тишь. Ветра нет. Удивительно. Хорошо бы понять тайну и в природе, и в людях. Но думать о таком некогда. Увидев тёплый квадрат окна в станционном домике, ощутил утрату чего-то или вину перед кем-то за несовершённое.
Волнуясь, нетерпеливо дёргает ручку двери, обитой войлоком. Подаёт телеграмму.
– Обождите маленько, – телефонистка эта с гонором.
Она недавно из деревни. В её представлении тут – одни улымские «медведи». Он наблюдает, как она втыкает в гнёзда проводки, как выкрикивает в наушники: «Дежурненькая, дежурненькая, давай Надеждинск…» Телефонистка добралась до больницы.
– Войдите-ко в кобину!
…не голос той врачихи, сообщившей об «удачной операции», назвавшей Ираиду «Шураковой».
– Ида, ты?! – горячая радость.
– Привет, Кольша. Операцию отменили. Будут делать переливание крови. Дают лекарства. Когда домой, телеграмму дам.
– Как отменили?
– Профессор говорит, не надо.
– Он, наверное, больше понимает того, в квадратных очках, который заставил меня подписку дать?
– На-аверное.
– Дать бы ему в очки, – маскировка бурной радости, которая не годится для общения с тем, кто, хоть и избежал этого кошмара – операции, но пока – не дома, а в больнице.
В ответ милый робкий смех.
– Чувствуешь как?
– Нормально…
Телефонистка