Чистый бор. Татьяна Чекасина
следит, как в падающем от окна свете тянется дым. Она ненавидит куряк, и её муж давно в этом плане ею лично закодирован. Иван не дымит в тепляке, но дядю Федю никто не одёргивает. И Шрамковцы не думают тут курить и выходят.
Тихо в тайге, и Луканин рад!
– Кто как может, так и работает!
– Вот-вот, Лексей! – подхватывает дядя Федя: – Молодец, дело говоришь! Кто сколь могёт, столь и робит!
– Шрамков в блокнот кубы и трелёвки пишет. И этот его Илья параллельно, – напоминает Иван.
– Пущай гонят, техника у их новая! – ещё поглупел дядя Федя: трактор у Горячевского далеко не новый. – Щеловек должон быть щестен, – это главно! – оглядывает публику, как с трибуны: – За имя нам гнаться не надо. Главно – робим щестно-благородно, с коммунистическим огоньком!
– Какую погань ты куришь, Фёдор Григорьевич! – отмахивает дым Катерина.
И тут – рык соседского трактора. Микулов, будто упал с лавки. Нахлобучив шапку, вылетел.
Какое-то время работает один мотор, потом – и второй.
Иван криком – в дверь:
– Айда работать! И Николай с Ильёй считают, – дефехт!
– Понятно, кто бригадир? А ты – липовый инициатор, Луканчик! Ой, не могу, бабы, сердце слабое! – хохот Катерины.
Ни на кого не глядя, Луканин бредёт на волок, где работает тяжко и горько. Трактора трещат без передыха. А он надрывается. До обеда день у него был прямо ударным…
– Маловато у тебя? – Шрамков!
Не отвечает Алексей. И тот, ничего дополнительно не сказав, отваливает. Но – пять минут – и Генка Голяткин с пилой (у них две!):
– Вы идите к нам на волок на обрубку. – И давай валить, будто так и надо.
Сучья обрубать легко, но как-то обидно.
В целом день прибыльный (с тарифом не сравнить), но Луканин не рад. Обида пухнет, будто квашня, которую ставит Катерина. В полумраке автобуса Катька глядит весело, и туда, где Шрамков, баба которого болеет женской болезнью. И год, наверное, она так, а он год – монах. Про «монаха», правда, молва говорит надвое. О нём в памяти – то одно, то другое, будто мусор (раньше – в углах) собирается в кучку.
Эта история с Ивановым трактором не выходит из головы. Да и приятней работа, как поезд. А тут, того гляди, рельсы двинут не туда, а то и останется без них вообще. И какая ему – шлея?.. Ярко видит Дворец Труда, Егор Посохин – на трибуне. А в номере говорит о таком, о чём робеет говорить Алексей. Про евойную бабу – хоть под кровать – от стыда! Будет ли Катерина вытворять в койке то, что вытворяет Посохинская жена? Недавняя ночь – не то! И, наверное, глупо он с этим методом!
Генка Голяткин: «Идите к нам на волок». И мимо пня с утомлённым на нём Луканиным, будто на пеньке не бригадир, а какой-то ненужный старый гриб! Крикнул «берегись!» и – падает сосна.
Зря вместо этой инициативы не уехал в деревню Калиново, да и жить там тихо! Но, нет. В те краткие минуты счастья («догнать и перегнать» он приравнивает именно к счастью), усёк: может более гладко говорить с трибун, не как этот Егор. Тот глупо добавляет «понимашь», а он будет говорить только дельное. Нет охоты пятиться на рельсы