Нюрнберг. Николай Лебедев
сквозь лениво гудящую разноязыкую рыночную толпу.
Девушка задержалась у скамьи, на которой были разложены свежие продукты: хлеб, баночки с джемом, сметана, сочные яблоки… Она вынула из кармана и пересчитала смятые деньги. Немного поторговалась с немолодым усталым торговцем, и тот завернул что-то в промасленную газету.
У другого прилавка Лена долго перебирала пластинки в потрепанных конвертах, выбрала одну.
Волгин ждал, отойдя в сторону.
– Какой-то вы грустный, – сказала Лена, закончив покупки. – Неужели вы не умеете улыбаться?
– Разучился.
– Да вы не расстраивайтесь, найдется ваш брат. Кто-нибудь обязательно откликнется и подскажет. Здесь не все такие, как вы думаете.
– Какие такие? – спросил Волгин.
– Ну… – девушка помедлила, пытаясь найти слова, потом произнесла с безыскусной простотой: – Не все предатели.
Волгин невесело усмехнулся:
– Может, и так. Может, не все. А может, и не так. Вот вы, к примеру… – Он отступил на шаг и смерил спутницу взглядом с ног до головы.
– Что я? – поежилась она.
– Вы почему не возвращаетесь?
Лена не сразу произнесла:
– Это долгая история…
– Ну, так расскажите. Я не спешу.
Он в упор уставился на нее.
Лена замялась.
– Что же вы? – настаивал Волгин. – Мне действительно очень интересно, как это – жить в Германии, работать здесь на заводе во время войны и при этом не быть предателем? Завод-то небось был военным?
Девушка молчала. Волгин понимающе кивнул: значит, так оно и есть.
– Значит, трудились на военном заводе. Какие-нибудь снаряды делали. Против нас. А теперь говорите: не предатель…
Лена отвела взгляд и закусила губу.
– Игорь! – вдруг воскликнула она.
– Да, я слушаю. Объясните мне, – настаивал он.
– Игорь! – повторила Лена и указала рукой ему за спину. – Посмотрите.
Волгин обернулся. Он не сразу нашел взглядом то, на что указывала девушка. А когда разглядел, то на мгновение оцепенел.
Он увидел… свое изображение. Обознаться было невозможно – это был он сам: улыбка во все лицо, непокорный вьющийся чуб. И рубаха тоже была его – в неяркий цветной горошек. Он хорошо помнил эту рубаху. Ее подарила ему мама в день рождения как раз перед войной. Волгин и надеть-то ее успел всего пару раз, а рубаха ему была очень к лицу.
Портрет Волгина был нарисован резкими, яркими мазками и заключен в грубую раму. Картину сжимала в руках невысокая женщина с цепким воинственным взглядом и нахрапистой повадкой.
– Триста марок! – по-вороньему выкрикивала женщина, заглядывая в глаза встречным, ведь каждый из них мог быть потенциальным покупателем. – Настоящее искусство. Не проходите мимо настоящего искусства. Эта картина украсит ваш дом. Покупайте! Всего за триста марок!
Волгин подскочил к торговке. Кровь прилила к лицу, в висках застучало.
– Откуда у вас это? – выпалил он.
– Триста