«Может, я не доживу…». Геннадий Шпаликов
увижу наяву
Цель эксперимента?
Может, я не дотяну
В будущее ногу,
Мне полеты на Луну
Лично не помогут.
Риторический вопрос
И отчасти глупый:
Для чего я жил и рос?
Не рассмотришь в лупу.
Или, скажем, в телескоп
Из обсерваторий.
Отчего в цвету укроп
И зелено море?
Говорят о чем киты,
Воробьи, синицы?
Отчего мне ты да ты
Продолжаешь сниться?
Отчего ко мне во сне
Города приходят?
Откровение – извне,
На каком же коде, —
Телетайпе, телети, —
Я по ним шатаюсь.
Кто кино про то крутил?
Не таюсь, а таю.
Стихи о выздоровлении
Целебней трав лесных —
А трав настой целебен, —
Пусть входят в ваши сны
Орел и черный лебедь.
Я вам не говорил —
Но к тайнам я причастен, —
Размах орлиных крыл
Прикроет от несчастий.
Я тайны ореол
Отмел своей рукою,
И защитит орел,
И лебедь успокоит.
Невзгод не перечесть,
Но, если что случится,
Запомните, что есть
Еще такая птица —
Не лебедь, не орел,
Не даже дух болотный, —
Но прост его пароль —
Он человек залетный.
Беда ли, ерунда
Взойдет к тебе под крышу,
Ты – свистни, – я тогда,
Ты свистни – я услышу.
«Ах, утону я в Западной Двине…»
Ах, утону я в Западной Двине
Или погибну как-нибудь иначе,
Страна не пожалеет обо мне,
Но обо мне товарищи заплачут.
Они меня на кладбище снесут,
Простят долги и старые обиды,
Я отменяю воинский салют,
Не надо мне гражданской панихиды.
Не будет утром траурных газет,
Подписчики по мне не зарыдают,
Прости-прощай, Центральный Комитет,
Ах, гимна надо мною не сыграют.
Я никогда не ездил на слоне,
Имел в любви большие неудачи,
Страна не пожалеет обо мне,
Но обо мне товарищи заплачут.
«Поэтам следует печаль…»
Поэтам следует печаль,
А жизни следует разлука.
Меня погладит по плечам
Строка твоя рукою друга.
И одиночество войдет
Приемлемым, небезутешным,
Оно как бы полком потешным
Со мной по городу пройдет.
Не говорить по вечерам
О чем-то непервостепенном,
Товарищами хвастать нам,
От суеты уединенным.
Никто из нас не Карамзин,
А был ли он, а было ль это —
Пруды, и девушки вблизи,
И благосклонные поэты.
«Наташа, ты не наша…»
Наташа, ты не наша,
А все равно – моя.
Одна хлебалась каша,
Сидели