«Может, я не доживу…». Геннадий Шпаликов
свои и норы
Разделяют по суду.
Вечно только подвенечно,
Если даже нет венца,
Это весело и вечно
Без начала и конца.
«Все неслышней и все бестолковей…»
Все неслышней и все бестолковей
Дни мои потянулись теперь.
Успокойся, а я-то спокоен,
Не пристану к тебе как репей.
Не по мне эта мертвая хватка,
Интересно, а что же по мне?
Что, московская ленинградка,
Посоветуешь поумней?
Забываю тебя, забываю,
Неохота тебя забывать,
И окно к тебе забиваю,
А не надо бы забивать.
Все давно происходит помимо,
Неужели и вправду тогда
Чередой ежедневных поминок
Оборачиваются года?
«От мороза проза…»
От мороза проза
холодеет так —
розовая рожа,
вскинутый пятак.
Чет – нечет,
а может, черт,
может, все возможно,
если улица течет
у тебя подножно.
Если улицы, мосты,
переулки, лестницы
навсегда в себя вместил —
все во мне поместится.
Все поместится во мне,
все во мне поместится —
онемею – онемел —
переулки, лестницы.
«Цветет себе, не опадая…»
Цветет себе, не опадая,
то дерево среди веков,
где откровенность молодая
и откровенность стариков.
И посторонний человек
сочтет уже за дерзновенность,
и примет он как откровенность
твой черновик и твой побег.
Бежим! Но ловкостию рук
творим иллюзии другие,
как будто нам все недосуг,
зато желания благие.
«По белому снегу…»
По белому снегу
я палкой вожу,
стихи – они с неба,
я – перевожу.
Чего, переводчик,
стемнело к пяти,
и разнорабочим
к пивным подойти?
Он ярок, он желтый
тот свет от пивной,
не жулик, не жлоб ты,
но где-то виной,
среди занавесок,
зеленой травы, —
а желтый – так резок,
и синий – увы.
Вот так бы, казалось,
без всяких увы,
ну самую малость —
остаться живым.
И снег тот февральский,
и свет от пивной
кружили бы в вальсе,
но где-то виной —
стою, понимая
средь света и тьмы,
что около мая
не станет зимы.
То зимним, то летним
прикинется день,
его не заметим
сквозь всю дребедень.
Но только бы – только —
осталось в глазах,
хоть малою толикой…
Гремят тормоза —
трамвай – и вечерний
снежок – или снег?
Наметим, начертим
почти