Мицелий. Янтарные глаза. Вилма Кадлечкова
священник его заметил.
– Ты ведаешь, что творишь, чужак? – пискнул он голосом, в котором прозвучала явная паника.
– Как и каждый, кто здесь стоит, Досточтимый! – Лукас хорошо знал, что священник не может вот так вырвать мел из его руки, даже если бы захотел.
Честно говоря, он очень надеялся на ӧссенское чувство достоинства.
– Наша вера отличается от земной. Может, ты этого не понимаешь… – взволнованно продолжал священник.
– Безграничны объятия Аккӱтликса, открывающиеся без различия всем, в ком есть воля стоять в тени его закона, – ответил Лукас первым стихом из Первой книги в надежде, что, блеснув знанием священных текстов, он немного успокоит ӧссеанина.
– Ты рискуешь своей кровью, а может, даже и жизнью.
– Своей кровью и своей жизнью, Досточтимый! – подчеркнул Лукас и посмотрел ему в глаза.
В радужках инопланетянина всплывали островки коричневого и языки ярко-оранжевого – вихри протуберанцев, в которые тут же проникала острая серная желтизна. Лукас знал, что это. Именно эта дрожащая изменчивость глаз, эта неудержимая, неуловимая прицельность, которая притягивала к себе все с неизмеримой силой, больше всего пугала землян в ӧссеанах. Он подождал несколько мгновений, а затем ускользнул от оков взгляда ӧссеанина – пожалуй, трёигрӱ на сегодня хватит.
Нельзя сказать, что ему не было страшно. С другой стороны, священник, очевидно, боялся еще больше. Всякий раз, когда на аиӧ Аккӱтликса истекал кровью какой-нибудь землянин, начиналось ужасное смятение, и оставалось в тайне это лишь благодаря факту, что Земля нуждалась в Ӧссе намного больше, чем Ӧссе в Земле. «Прошло бы мне даром, если бы я списал стихи со шпаргалки?» – подумал Лукас с усмешкой. Но он сомневался. Ӧссеане относились к своим святыням очень серьезно. У священника было узкое лицо – вероятно, архетипично аскетичное, но по нему сказать было сложно. Лицо было покрыто рядами серебряных ритуальных колечек, развешанных по коже от висков до подбородка так густо, что выглядело это как живая броня. Были они и на его гигантском носу. Этот ӧссеанин, как и любой верующий ӧссеанин, никому бы ничего не простил, но, с другой стороны, сам бы умер, лишь бы не нарушить Слово, Тайну и Заповедь.
– Это твой выбор, землянин.
– Во имя Аккӱтликса, – заключил с пафосом Лукас и поклонился фигуре бога настолько глубоко, насколько был способен при всем своем вопиющем недостатке веры.
Без дальнейших разговоров он подошел к левой сланцевой доске и начал писать.
Священник стоял у него за спиной и внимательно за ним наблюдал. Лукас все еще чувствовал его – то, что ӧссеане называют трёигрӱ,– и это сильно замутнило память. От взгляда янтарно-желтых глаз инопланетянина человек мог забыть, даже как его зовут, что уж говорить о стихах, самих по себе неясных и смутных, облеченных в самую сложную письменность, известную Вселенной. В старом корабельном ӧссеине, храмовом наречии, было не меньше десяти