Дни в Бирме. Глотнуть воздуха. Джордж Оруэлл
ладно, посадите его в клетку, – сказал Вестфилд хмуро.
Он отошел от стола, засунув руки в карманы. Его с души воротило возиться с этими бедолагами, рядовыми воришками. Бандиты, мятежники – другое дело, но не эти жалкие помойные крысы!
– Сколько у тебя сейчас в клетке, Маунг Ба? – сказал он.
– Три, сэр.
Камера располагалась наверху, обнесенная шестидюймовыми деревянными брусками, под охраной констебля с карабином. Внутри было очень темно, удушающе жарко, всю обстановку составляла параша – от вони дохли мухи. У брусков сидели на корточках двое заключенных, поодаль от третьего, кули-индийца, покрытого с ног до головы стригущим лишаем, точно панцирем. Перед клеткой стояла на коленях коренастая бирманка, жена констебля, протягивая жестяные миски с рисом и водянистым дхалом[44].
– Едой довольны? – сказал Вестфилд.
– Довольны, наисвятейший, – ответили заключенные хором.
Правительство оплачивало питание заключенных из расчета две с половиной анны[45] на один прием пищи, из которых жена констебля присваивала по одной.
Флори вышел из дома и побрел к воротам, тыча стеком сорняки. В такой час, куда ни глянь, глаз радовали мягкие тона – нежно-зеленая листва, розовато-бежевая земля и стволы деревьев, – словно акварельные наброски, которые растворятся в ярком свете дня. По майдану носились одна за другой стайки маленьких, коричневых голубей, и резвились изумрудно-зеленые пчелоеды, напоминая ласточек. Группа мусорщиков – каждый старался прикрыть свою ношу одеждой – направлялась к какой-нибудь кошмарной помойной яме на краю джунглей. Они походили на процессию живых мертвецов: изможденные фигурки в бурых лохмотьях, с узловатыми суставами, на полусогнутых ногах.
У ворот, рядом с голубятней, мали рыхлил землю для новой клумбы. Это был худосочный придурковатый индус, совсем еще молодой, почти всегда молчавший, поскольку никто не мог разобрать его манипурского диалекта, даже его жена, зербадийка. Кроме того, у мали был такой большущий язык, что едва умещался во рту. Увидев Флори, он поклонился ему, прикрыв лицо рукой, затем снова взялся за мамути[46] и стал рыхлить сухую землю размашистыми, неуклюжими движениями, так что мышцы содрогались на его узкой спине.
Из людской донесся резкий вопль вроде «куааа»! Это жены Ко Слы завели утреннюю перебранку. Показался Ба Пе с миской риса, и они с Флори стали бросать рис голубям, а заодно и ручному бойцовому петуху, Нерону, который при виде Фло от волнения забегал зигзагами по дорожке. Последовали новые вопли из людской и грубые мужские голоса, усмирявшие женщин. Ко Сла жестоко страдал от двоеженства. Ма Пу, первая жена, была сухопарой мегерой, исхудавшей после нескольких родов, а Ма Йи, «меньшая жена» – толстой ленивой кошкой, моложе на несколько лет. Стоило Флори уйти в штаб-квартиру, как эти двое непрестанно ссорились. Как-то раз, когда Ма Пу носилась за Ко Слой с бамбуковой палкой, он забежал за спину Флори, ища защиты, и тому досталось палкой по ноге.
По дороге шел бодрым
Индийский суп-пюре из разваренных бобов.
Анна – разменная монета колониальной Индии, равная 1⁄16 рупии.
Совок (