Украсть у президента. Владимир Гриньков
что он ей лгал.
* * *
Мать Ивана Константиновича Алтынова, за убийство которого отбывал пожизненный срок Иванов, жила в Воронеже. Когда встал вопрос, кому кем заниматься, Алтынов достался Горецкому. И он отправился в Воронеж.
Женщина жила на окраине города в неприглядного вида доме, имевшем пять этажей, четыре подъезда и внешний вид памятника ленивому равнодушию местных коммунальных служб. Горецкий поднялся по тёмной лестнице, где не горела ни одна лампочка, а на третьем этаже долго шарил ладонью по стене, пытаясь отыскать звонок нужной ему квартиры, но звонок не нашёл, и тогда он просто постучал в дверь.
Пахло пылью и кошками. Где-то наверху усталыми голосами бранились мужчина и женщина. Женщина будто стыдила, мужчина лениво матерился в ответ.
– Кто? – спросила из-за двери молодой женский голос.
– Мне нужна Мария Николаевна, – ответил Горецкий.
– А вы кто? – спросила женщина, не делая попытки открыть дверь.
– Мне бы Марию Николаевну, – просительно сказал Горецкий. – Я издалека приехал. Из Москвы.
– Зачем? – насторожилась собеседница.
– Я по поводу Вани. Её сына.
– А вы кто? – снова спросила женщина и вдруг Горецкий догадался, что никакая эта женщина не молодая, как ему сначала показалось, и что это сама Мария Николаевна и есть.
– Я друг Ивана, – соврал Горецкий. – У меня осталась вещь, которая Ивану принадлежала …
Он не успел договорить, как дверь вдруг распахнулась, и он увидел перед собой низенькую и очень хрупкую женщину с совершенно седыми волосами и чёрными бездонными глазами, выплаканными досуха. Она всматривалась в лицо Горецкого, будто пыталась его узнать, распознать в нём человека, которого когда-то уже видела, когда ещё был жив её сын, и, наверное, признала, потому что он знал её сына и это всё решило.
– Вы ведь Мария Николаевна? – осторожно уточнил Горецкий.
Она закивала часто-часто и вдруг шагнула к нему и прижалась. Она не плакала и ничего не говорила. Так она изливала ему своё одиночество. Горецкий осторожно обнял её и старался не шевелиться, чтобы не мешать ей скорбеть, а сам тем временем окинул цепким взглядом убранство едва освещённой по-пенсионерски тусклой двадцатипятиваттной лампочкой прихожей. Старые вещи. Треснувшее зеркало. Ручка на туалетной двери оторвана и болтается. Некому прикрутить.
– Вы знали моего Ваню? – жарким шёпотом спросила женщина, заглядывая в лицо Горецкому.
Он успел, к счастью, состроить печально-сочувственную гримасу.
– Так точно! – ответил Горецкий. – Мы с вашим Иваном вместе служили. Друзьями были, можно сказать. А теперь вот я по делам службы оказался в Воронеже и решил вас навестить.
Опустил руку в карман и достал перочинный нож с пластмассовыми накладками на рукоятке. По какому-то наитию Горецкий купил этот нож на вокзале при отъезде из Москвы.
– Мне Иван его дал, – сказал Горецкий. – Незадолго перед тем …
Он добавил скорби собственному взгляду.
– И так у меня этот нож остался. Как напоминание о нём. Но я считаю, что эта вещь должна храниться у вас.
Женщина