Громкая тишина. Анна Вислоух
а педиатр и дерматолог – практически членами нашей семьи. Я не знаю, что выучу наизусть справочник по детским болезням, буду оперировать названиями заболеваний, симптомами и способами лечения, как профессионал, и кто-то из врачей даже задаст мне вопрос:
– У вас медицинское образование?
Да. К тому времени, как моему сыну была выставлена куча диагнозов, я начала понимать, что сама должна вникнуть в суть проблемы.
Я читала всё по теме, что только подворачивалось под руку. Подворачивалось немного, в начале 90-х было как-то не до издания книг.
И всё равно, буквально по крохам, я собирала все сведения, которые могли бы мне пригодиться в борьбе за здоровье моего ребёнка. А порой – и за его жизнь…
Вспоминая, я словно расчищаю завалы памяти, вытаскивая из её закоулков измятые фантики застывшего времени, перебирая старые снимки, сделанные ещё на чёрно-белую пленку, которую сегодня снова полюбили профессионалы. Тогда был такой ненавязчивый сервис: идёшь по улице, раз! – тебя щёлкает фотограф, а потом присылает по почте карточку…
Как меня спас крест, а потом мне стало тяжело его нести
Карточку сына, которую мне выдали в поликлинике, раздутую до гигантских размеров и не поместившуюся в сумку, я держу в одной руке, в другой – детская ладонь.
Я иду по улице и реву. Не стесняясь прохожих, плачу взахлеб, не вытирая слёзы. Вцепившись испуганно в мою руку, молча, загребая пыль ногами, плетётся он. Мой сын. Прохожие оглядываются, кто-то что-то даже спрашивает, но я почему-то вижу только их словно раздвоенные лица и ничего не слышу. Мне хочется просто исчезнуть, совсем. И ничего больше не будет – ни равнодушной врачихи, заполняющей с обречённым видом нашу медкарту, ни бессонных ночей, ни Монблана из лекарств, ни сочувствующих подруг – ну как ты? – ни обжигающей душу усталости, ни… И его не будет? Он идет рядом, соломенные кудряшки подрагивают каждый раз, когда я дергаю его за руку – быстрее можешь?! – и молчит. Нет, он-то останется… Но уже без меня. Без меня?! И кому он будет нужен?! Так. Стоп!
Я останавливаюсь прямо посреди тротуара. Он притормаживает и робко поднимает на меня глаза: «Мама… Не плачь…». Я молчу… «Господи, за что мне такой крест?!»
– Мама… Не плачь…
Я, словно очнувшись от какого-то вязкого бессмысленного сна, оглядываюсь. Вокруг продолжается городская обыденная суета – все по-прежнему куда-то спешат, обтекая нас с сыном по краям тротуара, и я понимаю – вот она, жизнь! И надо её жить дальше. Прямо сейчас взять – и продолжать жить, а не тащить уныло этот свой крест… Я поднимаю глаза и вижу его. Крест. Мы стоим возле большого собора. В голове словно что-то щёлкает и… Я снова хватаю сына за руку, и мы бежим во двор храма, где за воротами мелькает тёмная ряса священника.
– Батюшка… – я задыхаюсь от бега и волнения. – Батюшка! Я хочу мальчика окрестить! Когда нам можно