Гиблые земли. Альбина Нури
опасаясь говорить слишком громко. Мало ли кто может услышать и прийти на зов. – Янчик, ты где?
Голос звучал почти неслышно, точно она говорила в подушку. Ночь хоронила звуки.
Лизавета встала во весь рост и повернулась лицом к темным домам. Вернее, не совсем темным. В одном из окошек горел свет. Оранжевый плящущий огонек, такой обычно идет от свечи.
Кто-то пришел сюда ночью и зажег свечу в заброшенном доме.
Или там и прежде кто-то был, но не хотел показываться им на глаза?
Нет, что за ерунда! Дома были пусты, никаких сомнений, скорее уж…
Лизавета вмиг догадалась, что происходит, и от облегчения засмеялась, хотя ничего смешного не было. Смех прозвучал в неподвижном воздухе неестественно громко и неуместно, как будто она расхохоталась в церкви. Или на похоронах.
Ян, конечно же! Он хотел осмотреть дома, даже ночевать там собирался, но она заартачилась. Знал, что жена будет против, если он туда пойдет, и решил сходить один, потихоньку, пока она спит!
Следом за облегчением пришла злость: какого лешего он так поступил? Оставил одну, а она и без того на нервах! Ушел, не предупредив, не подумав, что жена может проснуться, напугаться.
Но сердилась Лизавета недолго: понимала, что версия внезапно созревшего в голове у Яна решения сходить в тот дом среди ночи не выдерживает критики. Он не сделал бы такого, не пошел бы туда по доброй воле: чего ему там делать?
Лизавета нагнулась, взяла лежавший в карманчике палатки фонарик и решительно направилась к дому. Вчера вечером она сказала себе, что ни за что к этим лачугам не подойдет, и ей по-прежнему не хотелось, но сейчас все изменилось: Ян был там.
Она старательно разжигала в себе раздражение, досаду, даже ярость – любые эмоции, которые могли помочь подавить разъедающий внутренности страх за близкого человека. Лизавета чувствовала: Ян не спроста там очутился. Нечто позвало его, и теперь мужу, возможно, грозит опасность.
Внутри было пусто. Вопреки ожиданиям ребят, в здании не оказалось мебели, светильников, книг, ковров, посуды, игрушек и прочих предметов быта. Здесь не было того, чем пользовались люди, жившие в поселке более тридцати лет назад: очевидно, уезжая, они забрали с собой все, на что так интересно было взглянуть из двадцать первого века. Оставались лишь голые стены с отвалившимися от них сгнившими обоями, растрескавшиеся оконные рамы, грязные, исполосованные дождями или разбитые окна, стулья без сидений и колченогие табуретки, скрипучие деревянные полы, мусор и крюки, на которых когда-то висели люстры.
Брат с сестрой зашли в подъезд дома, который выглядел менее тронутым временем, чем остальные. Это было единственное жилое здание в три этажа. Роман поначалу этого не заметил, только потом углядел окошки на третьем этаже. Они были маленькие, мансардные, а само здание – ненамного выше двухэтажек.
Катя решила, что тут могло жить, как она выразилась, начальство. Что ж, возможно. Здесь даже имелась пожарная лестница, а над подъездами нависали нарядные козырьки, от которых давно остались