Все и девочка. Владимир Авдошин
делали аборт у бабок. А государство в те времена женщинам не помогало. «А зачем? – твердило государство, – веди себя правильно. До брака – ни-ни, а то ишь чего захотела! Удовольствия? В больнице от удовольствия лечить не будут! Зачала – вот и рожай!» А куда ей с ребенком? Все на улице пальцем будут тыкать всю жизнь. Что она, сумасшедшая – оставлять его?
Офицер сбежал, «производство» ему на дом прислали, он на самолет – и в неизвестный для нее гарнизон улетел. Валя пошла в военную Академию. Что с ним, как? Она как на работе хотела: концы с концами должны же сходиться. Начальство его по-фельдфебельски пошутило: «Ничего не знаем, нам он свой паспорт не оставлял, чтоб с вами идти по доверенности расписываться. А какого он гарнизона теперь – мы сказать не можем, потому что это военная тайна. Вы знаете, что такое военная тайна?» – она оторопело кивнула. – «Ну вот и идите отсюда».
– В этом деле не как на работе, – сказал начальник академии другому начальнику. – В этом деле – как в удовольствии. Схватил, выкрутился – и порядок. Мы и сами все такие. Если армия женщинам подчинится – какая же это армия?
А средняя, Рита со случайными ни за что на улице не будет разговаривать. Идет раз по улице, задумалась что ли, а один офицерик хватает её восторженно за руку, как Валентину Серову: «Вы знаете? Я по-честному, по-хорошему! Я сегодня получил производство, и вы мне понравились! Бежим в ЗАГС, распишемся, мне ночью в гарнизон вылетать на границу». Она холодно освободила руку из его руки: «Я-то вам понравилась, это вы сказали. А меня забыли спросить – вы-то мне понравились или нет? Он вдруг опешил, а она возмущенно заторопилась дальше. Тут с партнером неизвестно что творится, всё нутро переворачивает, а какие-то легкомысленные лезут!
– Прогадала ты, Рит, – после иронизировала Валя, – надо было соглашаться. Три-пять лет на границе, еще пять за Уралом, ну а лет через пятнадцать-двадцать двухкомнатная квартира в Москве, поднятые дети, обеспеченная жизнь. У нас советские офицеры хорошо получают: пайки, ларьки, выслуга лет.
– Что ты мне его суешь? Ты сама бы согласилась?
– Я – нет, я звезда. Мне каждый день в Москве дорог. Звезды из центра никуда не едут. Меня, может быть, Бернес куда-нибудь пристроит скоро, а я уеду? Я не дура.
– Ну и заткнись тогда, если не дура.
«Два притяжения у нас, – думала Тома, – военная академия и стадион». Рита с детства привыкла на гимнастику ходить. Теперь у нее с тренером любовь, да неудачная. То есть всё удачно было, пока она в секцию ходила, пока готовились, чтобы в Чехословакии соревноваться. Взяли, да. И что? Ну что: у чехов уже спортивная обувь пошла, а мы в своих тряпочных тапочках бежали. И что? Непонятно, где результат? Так и не сказала, очень её наши шаровары и тряпочные тапочки удручили. Так в семье и не знают результата. Одно Рита сказала: «Так в Европе уже не бегают. Мы там как татары в шароварах бежали. Какие могут быть показатели?»
Зато любовь её была верная, обоюдная, как ей казалось, и она ценила её и несла перед собой, как спортивный кубок,