Все и девочка. Владимир Авдошин
фундамент, покроют крышей и можно будет жить семьей отдельно. Но он так и остался белым срубом на зеленой траве. И так это было обидно. Пришлось дедушке продать сруб и податься выживать город.
Род, узнав о его решении, это не одобрил. Род держался до бессмысленности за старое. Как же? Тут земля, тут дом. Как же это все бросить? Да земля-то и дом теперь не ваши, а колхозные! Это же нужно понять! Но никто понять не хотел. Его осудили, и он уехал один, с женой и детьми, убежденный в своей правоте. Недаром он служил прожекторщиком на военном корабле. А что такое прожекторщик? Это тот, кто должен высветить цель, которую потом орудия поразят. И он ее высветил и уехал в самое-самое время. В городе как раз богатые рванули за границу, тоже поняв, что для них здесь всё закончилось.
Приехав в город, он устроился в магазин электротоваров «Мюр и Мюрелиз» и пожаловался в профсоюзе, что ему негде жить.
– А занимай, где хочешь! – сказал председатель профсоюза.
И если в деревне не дали поставить свой дом, то в городе важно было не обольститься и заранее срубить жилплощадь себе по плечу. Много позже, после войны, когда наступило взрослое время троететия, а старая эпоха совершенно забылась, не было ни одного застолья взрослого «тутти», чтобы кто-то из троететия не вспомнил: «Ах, как же! Все дома были пустые! Чего ты не взял особняк Рябушинского с большой белой лестницей в сад, вазонами цветов и картинами во многих комнатах?»
У дедушки был шанс перехитрить судьбу, обмануть государство, которое было против крестьянского рода, и это ему удалось. На пятьдесят лет он свою жизнь и жизнь троететия, вплоть до замужества дочери, освободил от коммунальности. Зато как соберутся, по русскому советскому обычаю, и выпьют – обязательно вспоминают свои промахи. Мне кажется, это только у русских привычка негатив гнать за столом, вспоминать промахи. Евреи, наоборот, выпив, о своих добродетелях, об удачных делах всегда вспоминают, о позитиве жизни. Какие молодцы! Будто неясно, что последовало бы потом, возьми он такой особняк. Да миновали ли их точно репрессии? Нет. По одной версии – старший сын Вася, будучи призванным в армию, сказал свое мнение: «Троцкий – хороший русский оратор». Сказал в 1937 году, а через год его взяли. А по второй-то версии (тетеньки Вали) – на второй деревянный этаж въехал милиционер, позавидовал их хоромам, и дело сфабриковал.
Дедушка не искусился. Он взял прожиточный минимум на семью и тем обманул судьбу на пятьдесят лет вперед, и как впоследствии оказалось, – для всего рода. Походив по району, дедушка выбрал трехкомнатную квартиру в доме золотарика, хотя я долго не понимала, что это значит. Рита смущенно улыбалась, ведь золотариками звали и тех, кто вывозил по ночам нечистоты, и ювелира, построившего этот дом.
Род не согласился с оценкой социальной ситуации дедушкой Иваном, но потом, поджавшись и поизвинявшись, как нитка в игольное ушко, прошел через его квартиру в город, оставив Староартамоново и подтвердил тем самым, что мнение прожекторщика дорогого стоит.
О троететии в детстве мне известно, что у старшей обнаружили порок сердца, и врачи просили