Прямая видимость. Осужденная… курсант. Андрей Караичев
и оскалился, в нём заиграл «звериный инстинкт»:
– Давай! – развёл он руками, как бы подставляя тело под удар, – бей, ну! Чего ты? Ссышь?! Знаешь, как у нас на зоне говорили? «Взялся – ходи!» Ну? – он приблизился к падчерице на расстояние шага и, обведя покрасневшим от крови пальцем воображаемый круг на своём солнечном сплетении, добавил, – сюда бей.
Она и ударила! Вложив в неокрепшие мышцы все резервы организма. Полина, словно древний охотник из старого фильма, налегла на штырь и вонзила его ржавый, с кусочками земли, заострённый конец в тело ненавистного Загорулько. Её не учили разить вражеского солдата винтовкой со штыком, девочка интуитивно поняла – надо поворошить «копьём» в теле негодяя. И поворошила вправо-влево, вверх-вниз. Горегляд не помнила: легко кол вошёл или нет, какие звуки раздались при этом? В памяти остались глаза отчима, удивление и страх одновременно читались в них, читались и приносили девочке невероятное удовлетворение. Веня упал на левый бок, захрипел, харкая густой, алой слюной.
Беда смотрела на поверженного негодяя, она испытывала… радость! Восторг, как бы страшно это ни звучало, Поля – гордилась собой, гордилась и не верила в то же время, – «Я – смогла!»
– Ско-ско-ско, – словно начинал петь плясовую, казачью песню (как – гэй-гэй-гэй), выдыхал поверженный отчим, – скорую, вы-вы-вы… вы-зо-ви.
– Скорую, мразь? – пришла в себя, вернее, смогла говорить, на деле, куда больше обезумев, кричала Полина, – скорую тебе, эфебофил4 проклятый?! На тебе, – пнула она его ногой, потом ещё, ещё, – получай, – и вдруг снова стопор.
Когда приехали медики с нарядом милиции (их вызвали соседи), девочка молча смотрела на отошедшего к адским кругам Загорулько. В глазах подростка горела радость, удовлетворение, да настолько отчётливо, что видавший виды мент с автоматом наперевес, подойдя к подозреваемой, отшатнулся от неё, убийцы.
Дальше, как во сне: расспросы милиции, осмотр врачей, ПДНщики долго не могли разыскать мать, наконец, нашли – та сыпала на дочь проклятия, отреклась от неё за содеянное. Снова медики, психиатры. Полине бы сказать, что Веня пытался её изнасиловать, что у неё помутился рассудок и, вообще, – «она просто защищалась» – гляди бы, легко отделалась! Нет, девушка гордо заявляла:
– Я – здорова! Хотела убить эту шваль и убила! О содеянном не жалею, я не раскаиваюсь, жаль лишь, что нельзя убить его снова разок-другой. Зато на могилу плюну! Обязательно плюну, выйду и плюну! Обещаю.
Мама, убитая горем по любимому, не навестила дочь в застенках ни разу… ни разу! Ни письма, ни звонка, ни весточки. Зато Алла явилась в суд, где заявила, что Вениамин хоть и выпивал немного (что вызвало короткий смешок присутствующего в зале судмедэксперта), он был хорошим и любящим семьянином, падчерицу воспитывал, как родную, и речи, чтобы тот приставал к ней – идти не может! А Полина, негодница, обезумев, взяла и убила хорошего
Чрезмерное «влечение» взрослого человека к подросткам.