Настасья. Валентина Батищева
я собиралась удрать, меня схватили под руки соседушки.
– Оставьте её, – отец вступился. – Обещание было дано в сгустившихся сумерках, наедине, и не названа дата. Да будет так: в сумерках, наедине, и когда Настасья соизволит. Всё.
Улыбка медленно сползла с лица Стата.
– Что значит – когда Настасья соизволит? Может, она соизволит, когда вдовой с десятью довесками будет?
– Значит – так тому и быть, – отец стукнул по столу ладонью. Али несправедливо, сватьи?
– Справедливо, Тит, справедливо, – зашептали они.
– Да вы что, старые дуры, я вам за что по десять злотых отвалил? – разозлился Стат.
Сватьи выскочили из горницы и понеслись на улицу.
– Несправедливо, Тит, девчонка слово дала, будучи незамужней, так и целовать должна незамужней.
– Папка, так мы девочку забираем, нет? Целовать её хочу и потом за косы, как ты мамку, по полу таскать!
– Пошли отсюдова! – Стат ткнул Ваську в спину. – Испортил всё.
– А вы, – он указал пальцем на отца, потом на меня, – ещё пожалеете! И ты, Варвара, – он повысил голос, чтобы слышала мать за дверями горницы, – вспомнишь, кому слезами обязана, когда у моих ног рыдать будешь.
– Пшёл вон, – гаркнул отец, указав гостям на дверь.
Как только за Статом и Васькой закрылась дверь, отец тяжело осел в кресло.
И тут я увидела, что у отца впервые дрожат руки.
– Да что ж за день сегодня такой? – тихо молвил он маме, потирая переносицу. – У Ставра больше юфти нет, а у меня злотых, чтобы закупать у обозов, да и невыгодно это. "Немой" не вернулся, их сапоги продать пока не могу, две луны не прошло, а деньги вложены. "Марелла" тоже опаздывает. У "Быстрой Берты" предоплату не взял, побоялся. Ещё и эти, – он указал на дверь, – сваты на мою голову. Ась, а Вик-то где?
Я потупилась. Как отцу сказать?
– Настасья, я о чем-то спросил!
– Ушёл, – пискнула я. – На "Быстрой Берте".
Отец схватился за сердце и начал заваливаться на бок. Я закричала, подхватила его, подперев собой, мама расстегнула ему ворот, схватила со стола стакан с водой и поднесла к губам. Налив немного воды в ладошку, омыла ему лицо. Отец тяжело, шумно дышал, не открывая глаз, потом как-то расслабился и задышал ровнее.
Я поняла, что плачу. Мне было жаль отца – на него всё разом навалилось в один день. Мы с мамой помогли ему дойти до кровати и я помчалась к бабулечкам.
Бабулечки у меня золотые. Живут вдвоём, друг в дружке души не чают, а спорят по сто раз на дню. Как дед умер, я не помню, давно было, но с той поры мама часто просит ночевать у них, особенно зимой, когда море холодное и в нашем доме зябкая сырость, не разгоняемая даже растопленными печами. Дом бабулечек стоял за границей порта, там было не так зябко, туда не так задувал зимой холодный ветер.
Они вдвоём пекли румяные хлеба на продажу и на заказ свадебные калачи да поминальные вьюшки. Они были, по моему мнению, старые, но когда я услышала, как бабушки со смехом обсуждают сватавшегося к ним по очереди одного одинокого соседа, пришла в недоумение. Ну они же старые! Ведь у них есть