Нейроклеть. Андрей Валерьевич Васютин
дать соединиться шнуру с этой целью будет неправильным. Всё тогда станет плохо.
– Знаешь, – сказал он, – некоторые кассиры слишком высоко о себе думают. Допустим, в коробке есть лапша. Вытянутая, длинная. Как жгут. Значит, нужно отпустить её. Дать свободу. Она заперта на прилавке, не может оттуда вырваться. Это как двойная клетка. Ты понимаешь?
Оля кивнула, но он всё равно решил пояснить.
– Первая клетка – это прилавок. Там все одинаковые. Не дай Бог будешь отличаться! Придут, и переставят в другое место. Нет, никто не должен выделяться. Все вместе, рядом. А вторая – коробка. Лапша же в коробке! Все выходы закрыты. Нет выходов. Ей бы уже разогнуться. Ты вот, наверное, думаешь, так просто находиться в одной позе? Ха. Я тебе расскажу. В одной позе находиться сложно! Телу нужно движение. Перемены. Оно не может застывать надолго.
Оля вдруг напряглась, и её тревога тут же передалась Олеже. Он понял, что белёсые щупальца лапши пролезли через щель между биоконтейнером и крышкой, и уже совсем скоро начнут соединяться. «Зачем нужны провода, если есть блютуз, – подумал он. – Вайфай. Много способов быть вместе».
Он открыл приложение, и стал делать режущие движения по экрану. Щупальца лапши послушно делились в местах разрезов, но шевелиться не переставали. И что самое страшное, они согласованно начали разворачиваться в сторону Оли, начали сплетаться, утолщаться в косу. Олежа протянул руки, но лапша коварно проскальзывала между пальцев. Он никак не мог её остановить.
Оля, между тем, глядела на всё это шевеление совершенно безмятежно. Болтала ногами над нигде не заканчивающейся белой бездной. Олежа поразился её бесстрашию, но самому ему было не по себе. Он стал резать лапшу в приложении ещё быстрее, но она, вместо того, чтобы безвольно опасть лохмотьями и замереть, напротив, стала скручиваться в колобки и окружать Олю.
– Иногда нужно быть безжалостным, – сказал Олежа, оправдывая свои действия. – Бесчеловечным. Равнодушным. Таким же, как и мир. Так ведь? А почему, Оля, у тебя такие уши?
Оля поджала кулачки к подбородку, и развернула острые и чуткие свои ушки в разные стороны. Она наконец перестала загадочно улыбаться, и сразу стала чужой.
– Оля, – сказал Олежа. – Оля! Оля! Оля!
Она впервые посмотрела ему в глаза, бесшабашно подмигнула и рассмеялась. Эхо её хохота поскакало вниз, к белоснежным клеткам, и осело на их прутьях.
А потом он, кажется, стал просыпаться.
***
Просыпался Олежа непросто. Тяжело. Неохотно. Да и кому хотелось бы просыпаться в мире, словно бы нарочно спроектированном для страдания, тоски и беспросветности? Не наблюдалось впереди у него ничего такого, ради чего стоило бы открывать глаза.
Никогда не удавалось ему выспаться на раскладушке. Ни разу. Где-то в важных для человеческой физиологии местах она нарочно подсовывала какие-то переборки и выпуклости, и не существовало ни одной позы, которая помогла бы вписаться в её сложный, античеловеческий рельеф. Олежа покрутился. Рёбра уже устали и недвусмысленно