Дорогой друг. Перевод Елены Айзенштейн. Ги де Мопассан
возле Триумфальной арки Этуаль, он медленно пешком вернулся к себе по Большому бульвару и сел за стол для работы.
Но, поскольку перед его глазами лежал большой лист белой бумаги, все накопленное улетело из его сознания, словно мозг это выпарил. Он попытался снова собрать фрагменты воспоминаний и зафиксировать их. Они избегали размера, который он избирал, или, лучше сказать, низвергались вперемешку, и он не знал, ни как предъявить их, ни как одеть, ни как начать.
Через час усилий и пять страниц черновиков, с началами фраз, которые не имели продолжения, он сказал себе: «Я еще недостаточно опытен в профессии. Нужно, чтобы я взял новый урок. И сразу перспектива новой работы утром с мадам Форестье, надежда на долгий интимный тет-а-тет, сердечно-нежный, вызвала в нем желание. Он очень быстро лег и почти испугался теперь возможности вернуться к работе и вдруг преуспеть.
На следующий день он поднялся немного позже, оттягивая и заранее предвкушая удовольствие этого визита.
Было десять часов, когда он позвонил в дверь своего друга.
Слуга ответил:
– Мосье в азарте работы.
Дюруа не ожидал, что муж может оказаться дома. И настаивал:
– Скажите, что это я, по неотложному делу.
Через пять минут ожидания он вошел в кабинет, где провел такое хорошее утро.
На месте, которое раньше занимал он, теперь сидел и писал Форестье, в домашнем платье, с ногами в домашних туфлях, голова его была покрыта маленькой английской шапочкой, а его жена в белом пеньюаре, облокотившись на камин, диктовала ему с сигаретой во рту.
Дюруа остановился на пороге, пробормотав:
– Прошу извинения, я вам помешал?
Его друг, повернув к нему голову, разъяренную голову, проворчал:
– Что тебе еще? Поторопись, мы спешим.
Тот пробормотал:
– Нет, ничего, извините.
Но Форестье разозлился:
– Давай, черт, не теряй времени! Ты не стал бы проверять прочность моей двери, чтобы сказать мне «здрасьте».
Тогда очень смущенный Дюруа решился.
– Нет… вот… это… я еще не создал мою статью… ты был… вы были… так любезны в последний раз… что я надеялся… что я осмелился прийти…
Форестье оборвал его на слове:
– Тебе плевать на всех, ты воображаешь, что я стану делать твою работу, а ты будешь в конце месяца стоять у кассы! Нет. Она, конечно, хороша, да.
Молодая женщина продолжала курить, не говоря ни слова, все время улыбаясь туманной улыбкой, и ее лицо напоминало любезную маску на иронии ее мысли.
И Дюруа, покраснев, пролепетал:
– Простите меня! Я полагал… я думал…
Потом вдруг резко и отчетливо проговорил:
– Прошу у вас тысячу раз извинения, мадам, приношу вам самую живую благодарность за такую очаровательную колонку, которую вы сделали мне вчера.
Затем он поклонился, сказав Шарлю:
– Я буду в три часа в газете, – и вышел.
Большими шагами он вернулся