Красный снег. Александр Пензенский
да и у мужиков опасно начинали поблескивать глаза, то ли от слез, то ли от злобы на убийц.
Константин Павлович решился на следственный эксперимент: кляня себя вслух за забывчивость, у каждого мужика просил закурить. В результате осип от крепкого самосада, но убедился в том, что никто из местных жителей фабричных папирос не курил, ни дорогих, ни дешевых.
Полезным, если не считать дьячковых сведений, оказался разве что рассказ Анисьи Худобиной. Та поведала, что покойный брат отличался осторожностью и недоверчивостью, в том числе и к финансовым учреждениям. Дела вел сам, приказчиков не держал. Деньги хранил дома, банкам и сберегательным кассам верил гораздо меньше, чем хитрым замкам и цепным псам. Причем основной капитал держал в золоте под половицей, а бумажные деньги для расчетов хранил в сундуке. И знали про то только домашние – родня да батрак Алеша Боровнин. И что особо важно – за то время, что Симановы жили в новом доме, было у них всего три работника: Васька Худалов, уволенный Осипом Матвеевичем за пристрастие к водке, старший брат Алеши, Николай Боровнин, и сам Алеша, убитый вместе с хозяином.
За окном уже начало синеть, тени вытянулись чуть не до горизонта, а другой его стороны готово было вот-вот коснуться алое зимнее солнце. Почерневшие бревна домов, изукрашенные морозом окошки, заборы, высоченные сугробы – все облилось розовым, а снег заискрился пожарными всполохами. В избу вернулся Илья, завозился у печки, сунул в тепло какой-то чугунок. Писарь не спеша собирал свой инструмент: уложил перья в картонную коробочку, закрутил пузырек с чернилами. Волошин собрал опросные листы, сунул в папочку и уже минут пять вопросительно поглядывал на задумавшегося Маршала. Константин Павлович же, не обращая внимания ни на суету вокруг, ни на взгляды следователя, пытался ухватить какую-то мысль. Та виляла хвостом, будто дождавшийся возвращения хозяина Треф, но в руки (точнее, в голову) не давалась. Расфокусированный взгляд сошелся на собственном отражении в потемневшем окне, и, глядя в свои зачерненные подступающими сумерками глаза, Константин Павлович вспомнил.
– Стойте! Мы не всех опросили!
Движение в комнате замерло, теперь на Маршала смотрели с невысказанным вопросом уже три пары глаз.
– Там была еще женщина. Молодая, серьезная такая. В черном платке, и глаза как у Богородицы огромные. В правом углу стояла, у стены!
Илья вздохнул, уселся напротив Константина Павловича на лавку, снова собрал в кулак бороду – видно, так ему легче было говорить о том, о чем не хотелось.
– Это Стеша. Степанида Саввична Лукина. Она у нас блаженная, так, стало быть. Не говорит совсем.
– Блаженная? То есть как? Сумасшедшая?
Дьяк снова вздохнул, помолчал, пожевал губы.
– Не то чтоб дурочка. Даже наоборот. Она учительшей раньше работала. У нас тут школа для ребятни в Дне – ну, Дно, село, где станция. Хорошая была учительша. Но годе в восьмом, апосля Ильина дня, в един момент как подменили ее. Спать ложилась одна Стеша – приветливая, улыбчивая, с добрым словом