В масках играют краплеными. Николай Александрович Шевченко
здесь вы не правы, ротмистр, – полковник Кротов откинулся на стуле, похлопывая вытянутой рукой по карте-трехверстке, расстеленной на столе. На ней, как на скатерти стояли бутылка коньяка и закуска. – Все-таки пленные нам нужны. Вы знаете, какие потери в полках? Две трети личного состава. Конечно, станичники поднимутся против Советов, казачество Кубани, воодушевленное нашим наступлением, сбросит с себя иго большевизма, мы им в этом поможем. Но сейчас нам нужно пополнение. И наиболее здравомыслящие из пленных, я считаю, охотно повернут штыки против комиссаров. Не забывайте, ротмистр, – полковник расплылся в доверительной улыбке, – красные тоже проводят мобилизацию, и у них в армии много недовольных и наших тайных друзей. Впрочем, насчет последних вы более компетентны.
«Тебе бы на митингах выступать, – неприязненно думал ротмистр Синильников из контрразведки корпуса, холодно глядя на полковника. – Нашел спасителей России в лице пленных красных. Кретин».
Штаб-ротмистр возвращался с передовой, где он лично организовывал переход своего агента через линию фронта. А здесь, на хуторе его встретил командир сводного отряда Кротов. Они были немного знакомы по Новороссийску. Встречались там пару раз на совещаниях у тогдашнего коменданта города Кутепова. Но, а ради сегодняшней встречи Кротов пригласил Синильникова на бутылочку французского коньяка и попросил о маленьком одолжении: взглянуть опытным взглядом профессионала на взятых пленных, дабы «отделить семя от плевел». На комиссаров, Кротов знал, у ротмистра был обостренный нюх.
– Извольте, полковник, – согласился ротмистр, – я рад вам помочь. Однако должен предупредить – сейчас и рядовой состав красных пропитывается ядом большевизма. Я буду пристрастен.
– Целиком полагаюсь на вас, – полковник поднял рюмку. – За нашу победу, ротмистр! – Они выпили. – Вас проводят.
– Стройся в одну шеренгу, да побыстрее! – забегали конвойные, толкая прикладами
пленных.
Не ожидая ничего хорошего, красногвардейцы неохотно встали в ряд и увидели подходящую к ним группу офицеров в сопровождении казаков. Один из них с погонами капитана цепкими, холодными глазами долго ощупывал лица пленных, затем прошел вдоль строя.
– Этот, этот, этот тоже… – небрежно указывал он пальцем, и казаки выдергивали из шеренги приговоренных к расстрелу.
– А вы из каких? – презрительно спросил Синильников, перекатывая в зубах папироску и вперив тяжелый равнодушный взгляд в Лагинского.
В свою очередь, в глазах подтянутого, плечистого парня он ясно уловил сочувствие перемешанное с жалостью с едва уловимым оттенком брезгливости: «Что же ты творишь, человече? Я все понимаю, но только простить тебя уже нельзя и некому. Зачем же ты так?»
Синильников вдруг почувствовал себя гадким, нашкодившим мальчишкой, он даже на миг съежился от сознания своей непоправимой вины. Это его потрясло, но и отрезвило, глаза стали наливаться привычной мутной злобой, рука поползла к кобуре, но дернулась и опустилась.