В масках играют краплеными. Николай Александрович Шевченко
нашей контрразведки, и отпущенные пленные будут служить ему прикрытием. Но такой непонятно великодушный жест с их стороны обязательно должен вызвать подозрения красных – с чего это беляки такие добренькие? А впрочем, черт с ним, ротмистром, пусть разбирается сам в своих делишках.
Синильников проверил исполнение приказа и даже сам проводил пленных до конца хутора. Вернувшись в компанию гулявших офицеров, он пил стакан за стаканом, почти не закусывая, но пьянел медленно, молча поглядывая на раскрасневшихся собутыльников. Они ежились под его тусклым, ненавидящим взглядом, и веселье за столом стало постепенно стихать. Наконец, подполковник Хлюзин – командир отряда бронемашин не выдержал:
– Господин ротмистр, если хотите добраться до Александровска засветло, вам следует
поторопиться.
До Синильникова дошел прозрачный намек, он побледнел, и рука его непроизвольно потянулась к кобуре. Хлюзин приподнялся из-за стола. Офицеры насторожились. Синильников, почувствовав общую неприязнь, с трудом овладел собой и, ни на кого не глядя, вышел.
– Правда, господа, – громко возмущался подвыпивший подпоручик, – испортил нам всю пирушку. Что он на нас смотрит, как на красных. В конце концов, сам их целый взвод отпустил.
Синильников, стоя на крыльце, услышал это, криво ухмыльнулся и не замечая боли, смял в руке дымившуюся папиросу.
«Что же случилось? – лихорадочно пытался понять он. – Почему я отпустил пленных? Так было надо? Для чего? И я не мог… Не было сил… Что же все-таки случилось сегодня? Не пойму… Эти меня презирают, – зло подумал он об оставшихся за столом. – Они чистенькие, убивают только в бою. А я для них, значит, мясник, жандарм, дерьмо. Брезгуют, сволочи…»
Пошатываясь, он прошел в вытоптанный конями и людьми огород, завернул за маленькую, вросшую в землю баньку. Лютая злоба и жестокая обида на весь этот
перевернувшийся, одуревший от войны мир захлестнули ротмистра, полоснув пронзительной, тянущей болью по сердцу. Ради чего он жил? Чему служил? Ни во что нет веры. Она давно умерла в этой бессмысленной бойне между соотечественниками, российскими подданными, оставив в душе пустоту. Синильников тихо, по-звериному завыл, и морщась от застоялого запаха порохового нагара, сунул дуло браунинга в рот…
Смеркалось. Пленные брели к Днепру. Сзади о чем-то негромко переговаривались казаки, наверное, обсуждали между собой непонятный приказ об освобождении красных, а может, вспоминали родную станицу или погибших товарищей. Андрей не улавливал их слова, он очень устал и шел в легком забытье, поддерживая сильно хромавшего Горобко. Когда перед ними тускло блеснула в лучах заходящего солнца водная гладь, казаки повернули коней, но за рекой вспыхнуло несколько огненных точек и снаряды подняли землю к небу.
Артдивизион стрелял умело и точно. Сразу после первого залпа, перейдя на картечь, он густо осыпал ей участок берега, где так нагло решили высунуться беляки.
Горобко, заслонявший Андрея своим телом, отвалился в сторону