Закон семьи. Анне Штерн
этим кем-то.
– Какие странные убеждения, – сказала Хульда. – Вы хотите знать, во что верю я? Я верю в действия, в решения, которые мы каждую секунду принимаем. А не в кандалы, которые наложены на нас от рождения.
Акушерка и раввин молча смотрели друг на друга. Хульде казалось, они меряют друг друга взглядами, словно ожидая следующего шахматного хода противника. «Но действительно ли мы противники?» – подумала она. Не найдя ответа на этот вопрос, она поинтересовалась:
– Что за песню вы только что пели?
– Небольшой псалом, – ответил Рубин. – Вы не говорите на идише?
Хульда помотала головой.
– Я этого и не ожидал. Это мертвый язык: мы, раввины, только в храме пробуждаем его к жизни, в словах Бога, в молитвах, в песнях. Евреи мира говорят на стольких языках, сколько существует стран. Стран, где их какое-то время не преследуют. Где их не изгоняют или убивают так долго, что они в состоянии перенять язык своего окружения.
– В Берлине никто не убивает евреев, – сказала Хульда. – В Германии их больше не преследуют.
– Я же говорю: лишь до тех пор, пока они не усвоят язык, – рассуждал Эзра Рубин. – Пока многие из нас, несмотря ни на что, продолжают думать, что переехали в благословенную страну. Однако нам не следует заблуждаться. Скоро наступит время для новой диаспоры. Вы не слышите, как машут крыльями в воздухе хищные птицы, не слышите, как точат сабли немцы?
Хульде сделалось смешно:
– Вы рассуждаете, как мой друг Берт. Умный человек, но ему везде мерещатся призраки. Он постоянно пророчит беду, говорит, что богачи скоро устроят диктатуру.
– Каждому умному мужчине, да и каждой женщине, следует не прогонять такие мысли, а понимать их как предупреждение, – не сдавался Эзра Рубин. – Прислушайтесь к своему другу. Вот ведь в чем дело, дорогая фройляйн Гольд, – он приблизил свое лицо к лицу Хульды, – как только националисты придут к власти, никто вас больше не станет спрашивать, хотите ли вы быть еврейкой. В их глазах вы будете ею.
Снова наступила неловкая тишина. Младенец чмокал во сне, его нежные щечки розовели. Хульда смотрела на него, задумавшись.
– Что означают эти слова на иврите в песне? – нарушила она тишину.
Раввин уже отошел, но терпкий аромат шафрана и табака, исходящий от его белой рубашки, висел в воздухе.
– «Ине ма тов у-ма наим шевет ахим гам яхад», – повторил Эзра короткий текст. И тут же перевел: – «Как хорошо и приятно сидеть вместе в кругу братьев». В тексте говорится об общине, понимаете? Там мы в надежных руках, среди своих, неизменно, день за днем.
– Красиво, – согласилась Хульда, растрогавшись.
– Да. – Эзра Рубин задумчиво посмотрел в темноту за окном. – Нам всем необходима сплоченность. Сплоченность и обязательства – это ключ к счастью. Ибо вне общины господствует одиночество, хаос, смерть.
К горлу Хульды подступил комок.
– Не каждому хочется жить в таком тесном общинном союзе, – тихо произнесла она. – Некоторых это ущемляет. А что делать с теми, кто стоит за дверью, просто