Странствующая труппа. Николай Лейкин
знает, возьмем ли еще здесь какие-либо сборы.
Последние слова жена говорила уже лежа в постели. Она и ее сестра спали за альковом, на кровати. Котомцев раздевался и укладывался во второй половине комнаты на диване. Не было ни простыни, ни одеяла. Он улегся на свою красную кумачовую подушку без наволочки, прикрылся пледом и докуривал папироску.
– Первый спектакль в воскресенье… – говорил он жене. – Ставлю «Грех да беда» Островского. Тебе Татьяну играть. Ситцевое и шерстяное простенькое платье у тебя есть. Для лесничихи надо будет водевиль пристегнуть. Роль Бабаева навязали нотариусу. Завтра афишу составим. Виделся с жидом-типографщиком. Он же и здешний ростовщик. Просил его выкупить твои заложенные в Петербурге платья. Показывал квитанции. Ведь надо же выкупить тебе платья. Без платьев и играть нельзя.
– Ну, и что же? – спросила жена.
– Ростовщик-то? Ни да, ни нет. «Надо, – говорит, – видеть, какой будет первый сбор в театре». Стало быть, ко второму спектаклю уж нечего рассчитывать платья иметь.
– И к третьему, должно быть, не увидаешься с платьями. Ужасный городишко! Я прошлась вчера с Дашей по улицам. Десятка полтора хороших домов, а остальное лачуги да избы. Все беднота. Кому тут в театр ходить!
– Говорят, надо мировому судье визит сделать. Все от него зависит. Сказывают, тут как-то на Масленой приезжал фокусник и чревовещатель и первое представление устроил у мирового на дому, разумеется, даром, так тот ему потом весь город согнал на его вечера, а вечера он давал в здешнем училище. Два вечера дал, и зал был битком.
– Вот видишь, и фокусник давал представление в училище, а ты хочешь играть в каком-то мыловаренном заводе, за городом.
– В училище сцены негде поставить. Фокусник давал представления в классе. Ему сцены не нужно. Да и все здешние нам советуют, чтобы мы играли в мыловаренном заводе. После спектакля – танцевальный вечер.
– Ну, спи. Завтра поговорим.
Котомцев заснул.
Наутро обитатели номера проснулись от сильного стука в дверь. Стучал комик Суслов и кричал:
– Эй, вы, сонные тетери! Отворяйте брату двери!
– Суслов! Это ты?
– Я, я, я… Отворяйте. Театральный сбор несу. Вчера сорвал с одного портерщика рубль за билет на первый спектакль и выдал ему предварительную расписку.
– Погоди, мы еще спим. Дай жене и свояченице одеться. Который час?
– «Седьмой, восьмой, девятый… Ах, Амур проклятый!.. И страх их не берет!» – отвечал Суслов, цитируя из «Горя от ума».
– Танечка! Даша! Вставайте… – сказал Котомцев жене и свояченице. – Суслов стучится. Он деньги принес.
– Пусть входит. Мы за альковом оденемся.
Котомцев отворил дверь. Вошел Суслов. Лицо его было бледно и опухши, глаза красны.
– Эк у тебя рожу-то перекосило! Хоть сейчас с тебя черта писать егорьевскому коню под ноги, – сказал Котомцев.
– Зато дело сделал. По всем портерным и трактирам огласил, что приехала драматическая труппа и будет давать представления. Ведь газет здесь не издается, так надо же как-нибудь