Не в масть. Зарисовки из жизни людей и собак. Николай Лейкин
ничего не хочу! Надоело. Пиши так… А то и жену назад не получишь. А жену не получишь, так начнем хлопотать о возвращении всего приданого до нитки.
– Всего не имеете права… За протори и убытки должен же я получить…
– За протори и убытки кинем собаке кость. А все-таки ты останешься без жены, без обстановки, без капитала.
– Я не знаю, с чего она сбежала… Я ей, кроме ласки…
Порфирий Васильевич сдавался. Он говорил уже совсем мягко.
– Хочешь написать такую расписку? А то смотри… Документ на четыре тысячи у дочери, все дорогие ее вещи и белье здесь… – приставал к нему Петр Михайлович.
– Ничего не значит. Я еще кухарку засужу. Какое она имела право без моего ведома выпустить из квартиры вещи!..
– Не бормочи глупости. А изволь отвечать: хочешь выдать расписку?
– Да хорошо, хорошо. Только дурак же я был, что поверил Катерине Петровне документ на четыре тысячи, – сквозь зубы проговорил Порфирий Васильевич.
– Ты опять шипишь? Ты уж должен теперь сократиться и просить прощения у нее за все оскорбления, которые ты ей наносил, – сказал тесть.
– Мне же и прощения еще просить?.. Ловко!
– Ну, уже это твое дело. Так согласен или нет? А то ведь безо всего останешься. Подумай, ты человек корыстный.
– Да хорошо, хорошо… Давайте перо и бумагу.
Порфирий Васильевич подсел к столу и стал писать. Петр Михайлович позвал в кабинет дочь и жену. Хотел было ворваться в кабинет и Сеня, но отец выгнал его вон.
– Вот Порфирий Васильевич раскаивается во всем, чем он нас оскорблял, и просит прощенья. Я уж простил его. Теперь простите и вы…
– Да я что же… Я никогда супротив него ничего особенного не имела… – добродушно заговорила Анна Тимофеевна. – Конечно, характер у него горячий, и мне обидно было всякие напраслины терпеть, но теперь, ежели он просит прощения и обещает, что ничего этого больше не будет…
Порфирий Васильевич выскочил из-за стола и заговорил:
– Простите уж, маменька… Сгоряча все это… Сами знаете, женишься, так голова не своя. И то думается, и это… Прости и ты, Катюша… – обратился он к жене.
– Нет, нет!.. Никогда я вам не прощу. Вы мне душу истерзали, – заговорила Катя. – Какая может быть с вами жизнь! Это не жизнь, а каторга.
– А вот увидишь, как буду с тобой ласков. То есть так ласков, что на удивление… Меня раздражало то, что папенька недодал… – опять начал он.
– А вот уж теперь он пишет записку, что всем он доволен и никакой претензии ко мне больше не имеет, – подхватил отец. – Ну, полно, Катя, помирись с ним, и живите ладком…
– Да нельзя этого, папаша. По его характеру нельзя. Ведь я нагляделась.
– Ну, он переменится. Вспыльчивость… Из-за вспыльчивости это. А то что хорошего, что от мужа убежала? Только что вышла замуж и убежала. Что про нас говорить-то будут, ежели не вернуться!
– Да и про меня-с… – откликнулся Порфирий Васильевич. – Тоже сослуживцы есть… Были на свадьбе… видели… Ведь на чужой роток не накинешь платок. Прости, Катерина Петровна.
Порфирий