Механические птицы не поют. София Баюн
себя такую ношу. Разглядеть подобную отрешенность в ребенке оказалось крайне неприятно.
Он постоял рядом еще несколько минут, глядя на волны, потом опустился на колени и умыл лицо ледяной водой, как делал это каждый день. В последний раз посмотрев на мальчика, Уолтер развернулся и пошел к городу, решив не нарушать больше его одиночества глупыми словами.
Он снова надел очки, и мир стал немного темнее. Море шумело позади, и на душе отчего-то было удивительно паршиво.
– Доброе утро! – улыбнулась ему Василика, чуть приподнимая поднос в знак приветствия.
– Здравствуй, солнышко, – ответил он.
Людей в пабе было немного, и стояла удивительная тишина. Даже Зэла, сидящая за стойкой с большой глиняной кружкой, молчала.
– Доброе утро, Хенрик. Я что, пропустил вчера какую-то эпическую попойку? Что за тишина?
– Пароход с Севера в порт пришел – наверное, все глазеют, – пожал плечами Хенрик.
– Нашли на что смотреть – тут южане на механической ладье приплывали, так на ней экраны во все борта, и вместо флагов или отражения волн, чтобы корабль спрятать, у них огромные цветы. Вот это эффектно, а что смотреть на это монстроподобное чадящее корыто с глазами на носу?
Уолтер пытался спрятать неприятный осадок от утренней встречи.
– Понятия не имею, но на пароходы северян пираты реже нападают – они же огромные и бронированные все, что твои носороги, – пожал плечами Хенрик.
– Зато пароход гораздо медленнее, и если там что-то сломалось – надо молиться, чтобы эта орясина дотянула до порта. Я как-то пыталась чинить паровой двигатель – ну, знаете, этот, на носу, который приводит в движение весла… А, впрочем, ладно. Скажу только, что даже механический линкор не доставлял столько проблем, со всеми своими мачтами, экранами и подъемным механизмом, – сказала Зэла.
Уолтер молчал. Отвлечься досужей болтовней не получилось. Ему казалось, что он будто уже не сидит на этом стуле за стойкой и не пьет обжигающий, терпкий кофе. Словно рвалась его связь с местом, где он был счастлив.
– Я скоро вернусь, Хенрик, – невпопад сказал он, пытаясь убедить самого себя в этом.
– Конечно, вернешься, Уолтер. Я твою комнату эти две недели никому не сдам, у тебя совести не хватит поступить иначе, – сказал Хенрик, неловко пожимая ему руку.
У Уолтера были руки музыканта, с тонкими запястьями и длинными пальцами. Под медвежьей лапой Хенрика его кисть скрылась целиком. Ощущение, что с ним прощаются навсегда, стало еще сильнее.
– Слушай, Уолтер, завтра ярмарка на главной площади – не желаешь сходить перед отъездом? – вдруг сказала Зэла.
– С тобой?
– Что я там забыла? Иди, посвети мордашкой, а мы с Хенриком, так и быть, объясним все молоденьким дурочкам, которые будут рыдать потом у тебя под дверью, – презрительно фыркнула она.
– Ты невыносима, Зэла. Как ты вообще стала такой колючкой?
– Моя досточтимая матушка, да приснится она Спящему в следующем Сне, утверждала, что я такой родилась, – пожала плечами она. – И купи своей девочке приличное платье – чего