Распутье. Иван Басаргин
быть, впервые в жизни досыта наелся Евлампий. Кто-то пошутил, что, мол, нам бы той едомы хватило на полдороги, за скольких воевать-то будешь?
– За десятерых, ежли кормить будут.
– Дома не кормили, что ли?
– Кажись, нет. Уж не помню, когда и ел, – застенчиво улыбался Евлампий, держа в руках рыжую пахучую булку.
Отец вырвал булку из рук сына, бросил:
– Хлеб едят вприкуску, вприглядку. Под пули не лезь, сам видишь, сколько делов дома. – Сунул булку себе за пазуху.
Загудели новобранцы, грозный гул прокатился по рядам. Хомин не стал ждать развязки, прыгнул на коня, ускакал в деревню.
– Очумел мужик, – бросил кто-то. – Жадность сделала зверем.
Зиновий задремал. А тут отец разбудил ременной плетью. Вскочил, сдернул с предохранителя затвор, едва ли понимая, что творит, в упор выстрелил в отца. Евтих охнул и начал заваливаться, но с седла не упал. Жеребец взял с места и унёс хозяина в деревню.
Зиновий обуздал дойную кобылицу, закинул бердану за спину и ушел в горы. В тайге одним бандитом стало больше. Кто-то будет умирать от его пуль, но ведь и бандитам надо есть.
Выходила Евтиха баба Катя. Пуля прошла по легкому, не тронув костей. Да и здоровье Евтиха спасло его, выдержало могучее сердце. За время болезни дети хоть чуть посвежели. Анисья успела их подкормить.
Евтих за поимку сына обещал пятьсот рублей. Но не так-то просто было поймать Зиновия. Он влился в шайку дезертиров. Мало того, что грабили на тропах людей, так однажды банда угнала табун хоминских коней, сумела перепродать купцу-барыге – с того и прожила безбедно зиму.
Всё круче и круче закипала жизнь в тайге.
Часть вторая. Росстань
1
Федор Андреевич Силов остановился на вершинке сопки, вглядываясь в синеющую даль. Тоскующим взглядом обласкал тайгу, облысевшую по осени и еще больше хаотичную. Сел на валежину, задумался.
Тысячи верст прошагал он по этим сопкам, нередко приходилось защищать себя от зверей и хунхузов, но начни он жить сначала, повторил бы то же. В тайге жизнь кручёная, но он любил ее: и эту сторожкую тишину, и легкие вздохи ветра, и гул тайги, и сумасшедшие грозы, и даже жуткие зимние бураны. Силов не просто все это любил, он сжился, сросся со всем этим, стал частицей тайги, дышал тайгой.
– Господи, ну пошто я должен куда-то ехать, делать нелюбимую работу! Маяться без всего этого? – провел рукой по сопкам. – Пошто?
Помолчал, сам же себе ответил:
– Нельзя смущать душу такими словами, недолго и дезертиром стать. Россия в беде, не след в тайге хорониться. Люди трусом обзовут.
Октябрь догорал, шел к концу 1916 год. Разноцветьем закатных красок полыхало небо. Тихо опадали последние листья. Тайга засыпала, уходила в зимнюю стужу.
Еще одна ночь у костра, чуткий сон… Утром пора выходить домой. А уж из дома трогать в дальнюю дорогу, проезжать шумные вокзалы, выстаивать очереди у водогреек[40] и, наконец, очутиться в не
40
Водогрейка – небольшое деревянное строение на железной дороге с котлом внутри, где пассажиры могли бесплатно брать кипяток.