Калейдоскоп юности. Эрнст Паулевич Лютц
уважать Вас, если Вы сами ведёте себя неуважительно по отношению к ним? Это непозволительное поведение для члена Комитета. Поэтому Вы будете исключены из его рядов без возможности вернуться. Это решение совета учителей. Также, в назидание, Вы будете отбывать наказание за грубые нарушения в работе Комитета. Вам ясно?
– Да…
– Это хорошо, – учитель смотрел на нас пристально и крайне серьёзно. Мне было приятно слушать его речь, но я понимал, что это лишь половина разговора, и сейчас дело дойдёт до меня. – Между тем, нарушение правил школы и опоздания – это проступок, который влечёт за собой наказания. Так что Ваша, Клечек-сан, отработка остаётся в силе. Это понятно?
– Да, – спокойно отозвался я. Ничего удивительного, кроме того, как мягко со мной обошлись, я не видел.
– И я надеюсь, – перешёл к финалу сенсей. – Что Дисциплинарный комитет подойдёт к вопросу поддержания порядка более тщательно. В том числе и среди собственных людей. В противном случае доверие к нему будет утрачено, что вызовет соответствующую реакцию. Вам это ясно?
– Да, сенсей, – сдержанно ответил глава. Я успел оценить его за время выслушивания этой речи. Это был третьекурсник, которого я бы назвал сильным. По нему было видно, что он вполне может держать себя в руках даже в такой момент, когда его подчинённые так накосячили. И надо полагать, что он не испытывает ни малейшей жалости по отношению к девушке, которую выставили вон. Хотя его принципы вызывали у меня сомнения, поскольку он допустил её работу под своим началом. Но то, что такую неприкрытую угрозу своей репутации он встретил ледяным спокойствием, пусть хотя бы и внешнем, наводило на мысль, что нервы у него крепкие.
Закончив с этой процедурой, сенсей отпустил нас по своим делам. Я был доволен. При том, что я ничего не потерял, я получил небольшую сатисфакцию и гарантию, что эта стерва больше никогда не дорвётся до карательного аппарата власти, а это, видит Бог, огромная победа. Задерживать меня более никто не стал, и я направился в комнату литературного клуба, скромное убранство которой радовало глаз и развеивало тоску. Ещё более приятным было то, что сюда я мог не стучаться.
В залитой светом комнате царила мягкая тишина и спокойствие. Это разительно отличалось от тишины на уроках или во время моих проходов в класс. Тут была уютная тишина. Она мягким покрывалом оборачивала тебя, укутывала и согревала. В воздухе витает тонкий запах бумаги и чая, а редкое шуршание переворачиваемых листов или скрип ручки по бумаге был лишь приятным дополнением к атмосфере книг. Сейчас я вижу, что тут лишь наш президент. Эрика Гутесхертц, третьекурсница, для которой этот год последний в школе. До неё в клубе президентом был Кизоку Мицугу, который выпустился в прошлом году. Я не очень хорошо знал его, поэтому из воспоминаний о нём у меня осталось лишь то, что он любила западную литературу. Эрика же наоборот, больше любит японских авторов. Ну, а я больше пишу, чем читаю.
– Привет, президент, – здороваюсь я на немецком, с удовольствием