Облако в штанах. Владимир Маяковский

      Мокрая, будто ее облизали,

      толпа.

      Прокисший воздух плесенью веет.

      Эй!

      Россия,

      нельзя ли

      чего поновее?

      Блажен, кто хоть раз смог,

      хотя бы закрыв глаза,

      забыть вас,

      ненужных, как насморк,

      и трезвых,

      как нарзан.

      Вы все такие скучные, точно

      во всей вселенной нету Капри.

      А Капри есть.

      От сияний цветочных

      весь остров, как женщина в розовом капоре.

      Помчим поезда к берегам, а берег

      забудем, качая тела в пароходах.

      Наоткрываем десятки Америк.

      В неведомых полюсах вынежим отдых.

      Смотри какой ты ловкий,

      а я —

      вон у меня рука груба как.

      Быть может, в турнирах,

      быть может, в боях

      я был бы самый искусный рубака.

      Как весело, сделав удачный удар,

      смотреть, растопырил ноги как.

      И вот врага, где предки,

      туда

      отправила шпаги логика.

      А после в огне раззолоченных зал,

      забыв привычку спанья,

      всю ночь напролет провести,

      глаза

      уткнув в желтоглазый коньяк.

      И, наконец, ощетинясь, как еж,

      с похмельем придя поутру,

      неверной любимой грозить, что убьешь

      и в море выбросишь труп.

      Сорвем ерунду пиджаков и манжет,

      крахмальные груди раскрасим под панцырь,

      загнем рукоять на столовом ноже,

      и будем все хоть на день, да испанцы.

      Чтоб все, забыв свой северный ум,

      любились, дрались, волновались.

      Эй!

      Человек,

      землю саму

      зови на вальс!

      Возьми и небо заново вышей,

      новые звезды придумай и выставь,

      чтоб, исступленно царапая крыши,

      в небо карабкались души артистов.

      Нет.

      Это неправда.

      Нет!

      И ты?

      Любимая,

      за что,

      за что же?!

      Хорошо —

      я ходил,

      я дарил цветы,

      я ж из ящика не выкрал серебряных ложек!

      Белый,

      сшатался с пятого этажа.

      Ветер щеки ожег.

      Улица клубилась, визжа и ржа.

      Похотливо взлазил рожок на рожок.

      Вознес над суетой столичной одури

      строгое —

      древних икон —

      чело.

      На теле твоем – как на смертном одре —

      сердце

      дни

      кончило.

      В грубом убийстве не пачкала рук ты.

      Ты

      уронила только:

      «В мягкой постели

      он,

      фрукты,

      вино на ладони ночного столика».

      Любовь!

      Только