Ключ в двери. Лев Усыскин
с театральной нарочитостью – точь-в-точь настольный китайский болванчик.
– Конечно, чисто!.. А угадай, почему?.. А потому, что я протираю там все раз в неделю… регулярно… а иначе… было бы как везде… как везде в твоем доме – где уже впору ручки дверные дезинфицировать… всюду грязь…
Кажется, она вошла в раж – и я уже знал, что надолго в этом ее не хватит. Длительный скандал – штука серьезная, требующая затрат, и девушке со столь коротким дыханием он просто не по плечу.
– ОК. Ты считаешь, что у меня грязно?.. что же ты никогда не пытаешься… здесь прибрать… к примеру… изменить что-то…
– Я не пытаюсь… да… но я и не должна этого делать… с чего бы… пусть твоя Зарима все тут чистит, ты ей деньги платишь…
– Так она и чистит… меня это вполне устраивает....
– А меня нет!.. Для меня все это – грязь!.. Пойми!.. Это – твой дом, а не мой, и не мне тут устанавливать порядки…
– Но ты ведь даже никогда… не говорила мне… что тебе…
– А смысл?.. какой смысл говорить тебе что-то?.. при существующем положении вещей… ты все равно не слышишь… ведь это твой дом… а не мой… у меня дома нет… и не было никогда… вот мой дом!
Она взяла с кровати сумочку и, держа обеими руками, протянула в мою сторону.
– Вот мой дом, другого нет! Смотри!
Щелкнув замочком, распахнула передо мной темные сумкины внутренности.
Я лишь пожал плечами.
– Ну ладно, как знаешь… Кстати, существуют специальные чистящие салфетки вообще-то… недорогие… с приятным запахом… они тоже дезинфицируют, не хуже, чем спирт…
И, не дождавшись ответа, вышел из комнаты.
Вечер и весь следующий день Карина усердно виляла хвостом – как видно, стараясь загладить эту вспышку – даже пыль протерла во всех комнатах по собственному почину: облачилась в линялое трико, нашла где-то пластиковое ведерко, банку чистящего средства, (не только наличие, но и само существование которого оказалось для меня сюрпризом) и, изодрав на тряпки отслужившую свой век простыню, часа полтора сновала по квартире с обреченным лицом. Но пыль вытерла на славу. И даже дверные ручки из фальшивой бронзы отдраила до присущего им изначально глуховатого блеска.
Под откос все покатилось, наверное, к концу января. Как это и бывает обычно в ситуациях подобного рода, осознание происходящего возникло будто бы само собой, без внешнего толчка, но, однако, с ощутимым запаздыванием – когда точка невозврата уже маячила позади, в недосягаемой дымке. Говорю об этом без тени стеснения – поскольку убежден, что сходным образом такое случается у всех. Или почти у всех.
Ну как подобное описать? Наверное, в виде неких песочных часов – гладкой спайки герметичных стеклянных рюмок, в которых пересыпается – из одной в другую, сквозь узкое горлышко коммуникации – бессчетный песок повседневных разговоров.
Достаточно вообразить, что в одной из рюмок нечто стоящее: новая информация, слова поддержки, какие-то трогательные душевные движения, сладко сжимающие сердце. Тогда как во второй – лишь мусор агрессивных эмоций: