Тонкий лед. Оксана Кольцова
опасалась подходить. Словно темным колдовством можно заразиться через детские байки! – Надо позвать Греттира, пусть он пошепчет.
Греттиром звали человека из соседней долины, колдуна и шамана. Старый флаамский ведун умер пару лет назад, и нового пока не было.
– Может, и так, а может, и нет, – сказала Халлотта, наклоняясь над бредившим монахом и касаясь его покрытого испариной лба. – Сдается мне, он не черным колдовством пахнет, а обычной болезнью. Так заболел, что и внутрь его не заглянуть.
– Тебе виднее, – вздыхала Бирта, которая не любила спорить. Беспокойный больной ей не нравился, и в итоге ухаживать за ним стала Альвдис.
Она уже не раз лечила воинов и потому спокойно прикасалась к мужскому телу. Монах оказался худым, но жилистым, и даже в беспамятстве оставался сильным, иначе веревки не потребовались бы. Его темные волосы, отросшие ниже плеч, были свалявшимися и грязными, пока Альвдис не вымыла их. Иногда он приоткрывал глаза, мутные, серовато-зеленые, смотрел на окружающих и не видел их. Тело его было покрыто шрамами, что означало: монахом этот человек был не всегда, или же у него выдалась очень тяжелая жизнь. Но Альвдис знала, как выглядят отметины от побоев и как – от мечей, и побоями тут явно не пахло. Лицо монаха шрамами, как ни странно, почти не оказалось затронуто, лишь один давний рубец проступал на подбородке.
Когда рабов доставили, у них всех отросли бороды; женщины помогли больным подрезать или полностью сбрить их, однако затем оставили отрастать снова. Не стоило давать новоявленным рабам в руки оружие. И хотя это монахи, а монахи, по словам тех, кто отправлялся в походы, вред людям причинять не могут – не одобряет их бог, – лекарки все равно не желали рисковать. Пусть уж лучше так пока. Когда эти люди выздоровеют, Сайф поговорит с ними, все объяснит вновь, и тогда можно будет не опасаться их опрометчивых поступков. К счастью, христианский бог и самоубийство не одобрял. Очень удобно пленять христиан, говаривал Бейнир.
Отец в эти дни ходил все еще хмурый, но вскоре повседневные заботы увлекли его и забрали все его время. Наступала осень, звонкая и ясная в этом году, и Альвдис жалела, что большинство ярких дней должна проводить в приземистом доме, среди запаха лука и больной плоти. Но если норны пока не оборвали нити этих жизней, значит, судьба пленников не окончена.
Четвертый монах умер, а трое стали достаточно здоровыми, чтобы обживаться на новом месте и приступать к работе. Сайф пришел за ними и увел их в дом, где жили рабы, заодно осыпав Альвдис шуточками, словно падающими листьями. Ей нравился Сайф: он не унывал никогда, а свое рабское положение воспринимал скорее как дар судьбы, чем наказание, что было близко к тому, как смотрели на мир северяне.
Теперь в доме Бьёрга, оставленном пока лекаркам, был только один пациент – тот самый буйный монах, чьего имени так и не удалось выяснить. Те, кто выздоровел, отказались его назвать, хотя свои сказали. Они вообще были немногословны и старались не общаться