Прощанье с Родиной. Евгений Попов
я.
Старичок не вздрогнул, не обернулся. Он туманно смотрел в даль. Смотрел, смотрел, а потом закрыл лицо грязными ладошками.
– Вы что же это себе позволяете? Пожилой ведь уже практически человек! – не на шутку рассердился я. – Я спрашиваю – вам не стыдно?
– Мне стыдно, – глухо заскрипел старичок из-под ладошек, из-под шляпы. – Мне стыдно, но я тут ни при чем. Я тут ни при чем. И ничего не могу с собой поделать.
– Хорошо, что хоть стыдно. Вы же, по-видимому, интеллигентный человек? – не отставал я.
– Бывший интеллигентный человек, то есть – БИЧ, – уточнил старичок, раскрывая лицо и поворачиваясь ко мне.
Раскрыл лицо, повернулся и взмолился:
– О, не судите так строго, гражданин! Я виноват, я знаю. Но я, я – одновременно и жертва. Позвольте мне все вам рассказать.
И он рассказал мне следующее:
– …золотилось великолепное солнце, лазурилось море, пели итальянцы, гражданин. Да, да, итальянцы, гражданин, потому что дело было в Италии, на острове Капри у действительно самого упомянутого Алексея Максимовича Горького. Он тогда, кстати, уже заканчивал свой курс лечения от туберкулеза и много размышлял – возвратиться ли ему уже домой, на Родину, куда его позвал товарищ Сталин, или еще немножко подлечиться, чтобы сразу не помереть.
И мы все пришли к нему в гости – я, Коля, Вася, Петя, Абраша, Леня, Павлик, Тусенька. Мы все пришли к нему в гости и сидели у него в комнате. Золотилось великолепное солнце, и мы все сидели у него в комнате, гражданин. Беседовали, а о чем – неважно, гражданин. Я и забыл, а если бы даже и помнил, то все равно бы вам не сказал, гражданин, ведь есть вещи, которые навсегда остаются лишь между теми, кого они непосредственно касаются. Алексей Максимович в этот день кашлял меньше обычного, пили чай, кофе, итальянское вино «Кьянти», коньяк. Золотилось великолепное солнце, а я смотрел на белую скатерть с синей бахромой, крутил бахрому и внезапно вдруг почувствовал, что я вдруг знаю, что я не буду НИКТО, вернее, что буду НИКТО, что меня, возможно, даже и посадят. О, я знал, ЗНАЛ, потому-то я и стал НИКТО. Кто был ничем, тот стал НИКТО. Золотилось великолепное солнце.
– Пройдемте, друзья, на веранду, – сказал Алексей Максимович, сильно окая, как лягушка, и разглаживая рукой свои усы, как у моржа, – пройдемте, Коля, Вася, Петя, Абраша, Леня, Павлик, Тусенька.
И всех-всех позвал, а меня – нет. Меня он не назвал. То есть я, скорее всего, тоже мог бы идти на веранду, потому что он меня не назвал потому, что не назвал просто – не для обиды, а по рассеянности великого гения. Но тут я пропал. Меня тут обуяла гордыня. Меня он не назвал, а всех назвал.
– Ах так! – сказал я про себя и тихо ушел, грязно, но про себя ругаясь. В тот же вечер я сел на пароход и уехал, показав напоследок красивому итальянскому острову красный русский шиш. Наш корабль держал курс к берегам родного Советского Союза, и ветер бил в тугие паруса.
Тут старичок внезапно замолчал. Он вынул из кармана еще один огрызок пирога и тоже стал его кушать.
– Ну и что? Что дальше? Ведь вы, по-видимому, все врете? –