Луна над Сохо. Бен Ааронович
рассказал, каково было жить и расти в послевоенном Лондоне. Тогда в головах у людей война еще продолжалась – из-за руин, оставшихся после бомбежек, из-за продуктов, которые выдавались по карточкам, из-за поучений по Би-би-си.
– Разве что бомбить перестали, – добавил он. – Но в те дни еще не забыли о Боули, погибшем при взрыве на Джермин-стрит, и о Глене Миллере, не вернувшемся из боевого вылета в сорок четвертом. А тебе известно, что он был самым настоящим майором американских ВВС? Он ведь до сих пор числится пропавшим без вести.
Но в пятидесятых быть молодым и талантливым означало стоять на самом пороге новой жизни.
– Впервые я услышал «Тело и душу» в клубе «Фламинго», – вспоминал он дальше, – в исполнении Ронни Скотта, который тогда еще только-только становился Ронни Скоттом. В конце пятидесятых клуб «Фламинго» словно магнит притягивал чернокожих летчиков с Лейкенхита и других американских баз.
Им нужны были наши девушки, – пояснил папа, – а нам их музыка. Им всегда удавалось достать все самые модные пластинки. Идеальный, можно сказать, союз был.
Вошла мама с кастрюлей в руках. В нашей семье на обед всегда готовилось два разных блюда. Одно мама делала для себя, другое, гораздо менее острое – для папы. Папа предпочитал рису белый хлеб с маргарином, что грозило бы проблемами с сердцем, не будь он худым как щепка. А я наворачивал то рис, то хлеб, благодаря чему обрел такую мужественную стать и чеканный профиль.
Себе мама приготовила маниоку, а папе – рагу из баранины. Я выбрал рагу, потому что маниока мне не очень нравится, особенно когда мама доверху заливает ее пальмовым маслом. А еще она сыплет туда столько перца, что жидкость становится красной. Рано или поздно один из ее гостей самовоспламенится прямо за обеденным столом, это я вам точно говорю.
Мы уселись в гостиной за большой стеклянный стол. В центре его стояла пластиковая бутылка минералки «Хайленд Спринг», вокруг лежали розовые салфетки и хлебные палочки в целлофановой упаковке. Все это мама умыкнула из офиса, где трудилась уборщицей. Я намазал папе бутерброд.
Поглощая еду, я заметил, что мама пристально на меня смотрит.
– Что такое? – спросил я.
– Жаль, что ты не умеешь играть, как отец.
– Зато я пою, как мама, – ухмыльнулся я, – а готовлю, к счастью, как Джейми Оливер.
Она шлепнула меня по ляжке:
– Думаешь, раз ты вырос, я не могу тебя поколотить?
Даже и не помню, когда мы последний раз вот так сидели за обеденным столом – только втроем, без десятка дальних и близких родственников. Более того, в моем детстве такого тоже особо не было: всегда в доме гостила какая-нибудь тетушка, или дядюшка, или кузина, гнусная похитительница конструктора Лего (не подумайте, я вовсе не жадный!).
Кузину я вспомнил вслух, и мама тут же заявила, что она как раз недавно получила в Сассексе диплом инженера. Ну и отлично, подумал я, вот там пусть и тырит у народа конструкторы. И заметил в ответ, что вообще-то служу констеблем в криминальной полиции,