Соборяне. Повести и рассказы. Николай Лесков
все эти школы? канитель!
– Я и сама это нахожу, – осмелилась вставить хозяйка.
– Да, разумеется; субсидии ведь не получаете?
– Нет; какая ж субсидия?
– Отчего ж? другие из наших берут. А это, вероятно, ваш фруктик? – вопросил он, указав на вошедшего нарядного Ермошку, и, не ожидая ответа, заговорил к нему:
– Послушайте, милый фруктик: вели-ко, дружочек, прислуге подать нам умыться!
– Это вовсе не сын мой, – отозвалась сконфуженная хозяйка.
Но Термосесов ее не слышал. Ухватясь за мысль, что видит пред собой хозяйского сына, он развивал ее, к чему его готовить и как его вести.
– К службе его приспособляйте. Чтобы к литературе не приохочивался. Я вот и права не имею поступить на службу, но кое-как, хоть как-нибудь, бочком, ничком, а все-таки примкнул. Да-с; а я ведь прежде тоже сам нигилист был и даже на вашего мужа сердился, что он себе службу достал. Глупо! отчего нам не служить? на службе нашего брата любят, на службе деньги имеешь; на службе влияние у тебя есть – не то что там, в этой литературе. Там еще дарования спрашивают, а тут дарования даже вредят, и их не любят. Эх, да-с, матушка, да-с! служить сынка учите, служить.
– Да… Но, однако, мастерские идут, – заметила Дайка.
– Идут?.. Да, идут, – ответил с иронией Термосесов. – А им бы лучше потверже стоять, чем все идти. Нет, я замечаю, вы рутинистка. В России сила на службе, а не в мастерских – у Веры Павловны. Это баловство, а на службе я настоящему делу служу; и сортирую людей: ты такой? – так тебя, а ты этакой? – тебя этак. Не наш ты? Я тебя приневолю, придушу, сокрушу, а казна мне за это плати. Хоть немного, а все тысячки три-четыре давай. Это уж теперь такой прификс[71]. Что вы на меня так глазенками-то уставились? или дико без привычки эту практику слышать?
Удивленная хозяйка молчала, а гость продолжал:
– Вы вон школы заводите, что же? по-настоящему, как принято у глупых красных петухов, вас за это, пожалуй, надо хвалить, а как Термосесов практик, то он не станет этого делать. Термосесов говорит: бросьте школы, они вредны; народ, обучаясь грамоте, станет святые книги читать. Вы думаете, грамотность к разрушающим элементам относится? Нет-с. Она идет к созидающим, а нам надо прежде все разрушить.
– Но ведь говорят же, что революция с нашим народом теперь невозможна, – осмелилась возразить хозяйка.
– Да, и на кой черт она нам теперь, революция, когда и так без революции дело идет как нельзя лучше на нашу сторону… А вон ваш сынишка, видите, стоит и слушает. Зачем вы ему позволяете слушать, что большие говорят?
– Это совсем не мой сын, – ответила акцизница.
– Как не сын ваш: а кто же он такой?
– Мальчишка, слуга.
– Мальчишка, слуга! А выфранчен лихо. Пошел, нам умыться готовь, чертенок.
– Готово, – резко ответил намуштрованный Ермошка.
– А что же ты давно не сказал? Пошел вон!
Термосесов обернулся к неподвижному во все время разговора Борноволокову и, взяв очень ласковую ноту, проговорил:
– Позвольте
Твердая цена (франц.).