Соборяне. Повести и рассказы. Николай Лесков
все русские патриоты.
– Это правда.
– Ну так кто же здесь твой злейший враг? Говори, и ты увидишь, как он испытает на себе всю тяжесть руки Термосесова!
– У меня много врагов.
– Злейших называй! Называй самых злейших!
– Злейших двое.
– Имена сих несчастных, имена подавай!
– Один… Это здешний дьякон Ахилла.
– Смерть дьякону Ахилле!
– А другой: протопоп Туберозов.
– Гибель протопопу Туберозову!
– За ним у нас весь город, весь народ.
– Ну так что же такое, что весь город и весь народ? Термосесов знает начальство и потому никаких городов и никаких народов не боится.
– Ну, а начальство не совсем его жалует.
– А не совсем жалует, так тем ему вернее и капут; теперь только закрепи все это как следует: «полюби и стань моей, Иродиада!»
Бизюкина бестрепетно его поцеловала.
– Вот это честно! – воскликнул Термосесов и, расспросив у своей дамы, чем и как досаждали ей ее враги Туберозов и Ахилла, пожал с улыбкой ее руку и удалился в комнату, где оставался во все это время его компаньон.
Глава десятая
Ревизор еще не спал, когда к нему возвратился его счастливый секретарь.
Одетый в белую коломянковую жакетку, сиятельный сопутник Термосесова лежал на приготовленной ему постели и, закрыв ноги легким пледом, дремал или мечтал с опущенными веками.
Термосесов пожелал удостовериться, спит его начальник или только притворяется спящим, и для того он тихо подошел к кровати, нагнулся к его лицу и назвал его по имени.
– Вы спите? – спросил его Термосесов.
– Да, – отвечал Борноволоков.
– Ну где ж там да? Значит, не спите, если откликаетесь. – Да.
– Ну, это и выходит нелепость.
Термосесов отошел к другому дивану, сбросил с себя свой сак и начал тоже умащиваться на покой.
– А я этим временем, пока вы здесь дремали, много кое-что обработал, – начал он, укладываясь.
Борноволоков в ответ на это опять уронил только одно да, но «да» совершенно особое, так сказать любопытное да с оттенком вопроса.
– Да, вот-с как да, что я, например, могу сказать, что я кое-какие преполезнейшие для нас сделал открытия.
– С этою дамой?
– С дамой? Дама— это само по себе, – это дело между-дельное! Нет-с, а вы помните, что я вам сказал, когда поймал вас в Москве на Садовой?
– Ох, да!
– Я вам сказал: «Ваше сиятельство, премилостивейший мой князь! Так со старыми товарищами нельзя обходиться, чтоб их бросать: так делают только одни подлецы». Сказал я вам это или не сказал?
– Да, вы это сказали.
– Ага! вы помните! Ну так вы тоже должны помнить, как я вам потом развил мою мысль и доказал вам, что вы, наши принцы egalite[72], обратясь теперь к преимуществам своего рода и состояния по службе, должны не задирать носов пред нами, старыми монтаньярами[73] и бывшими вашими друзьями. Я вам это все путем растолковал.
– Да, да.
– Прекрасно!
Во время Французской революции герцог Филипп Орлеанский (1747–1793), известный в истории под именем Филиппа Эгалите, и его сын, будущий французский король Луи-Филипп (1773–1850), отказались от своего титула и стали именоваться гражданами Эгалите (Равенство).
Горцы (франц.) – якобинцы, получившие это прозвание потому, что сидели в Конвенте на верхних местах.