Глаз бури. Екатерина Мурашова
в Гостицы уехала. Как назад ехать, нельзя плотину миновать. Вот, я здесь.
– Я могла бы и завтра…
– Я б подождал.
– Здесь, у плотины, в грозу?!
– Что мне? У меня внутри гроза.
– Отчего?
– Ты обиду простила? Или нет? Чего мне сработать, чтоб простила?
– Зачем вам? Мало девушек в городе? Замужних дам? Грушенька вот тоже, очень ничего, если подкормить ее… – Софи понимала, что говорит невозможное, неприличное, стыдное, то, чего не должна говорить ни при каких обстоятельствах, но само нелепое присутствие Туманова раздражало ее до крайности, вызывало говорить и делать глупости.
– Ты не про меня? Так? – волнуясь или забывшись, Туманов начинал говорить на языке городских низов. Литературный язык давался ему лишь сознательным усилием. – Культурная да родовитая, так? Возле таких барынек лишь порядошные рядиться могут? Где же женишок твой? Что ж провожаться-то не поехал?
– Не ваше это дело! – с силой выкрикнула Софи.
– А коли мое? – Туманов сдернул шляпу, приблизил к ней мокрое лицо с прилипшими ко лбу волосами. Глаза с расширившимися зрачками дышали безумством. – Коли мое?
Как в детстве, после няниных сказок, показалось вдруг, что сейчас придет диво дикое, страшное, черное, сгребет ее в охапку, и утащит за синие леса, за высокие горы…
– Подите! Я боюсь вас! – вскрикнула Софи. – Вы мне противны!
Туманов отшатнулся, словно она ударила его по лицу.
– Противны! – Софи топнула ногой, разбрызгивая грязь. – Вы думаете, что вам все можно! У вас деньги, власть, вы мужчина, вы можете добиться, чего хотите. Так?
Туманов помотал головой, не то отрицая что-то, не то просто стряхивая воду с волос.
– Так знайте: не будет по-вашему! Хотите силой, как там, в клубе? Что ж – попробуйте еще раз. Только знайте – Тимофей, он не Иннокентий, он изувечить может… Да и я буду сопротивляться изо всех сил!
– Я не боюсь Тимофея, – тихо сказал Туманов. Слова его приходилось почти читать по губам, между вспышек получались промежутки. – Я… насильничать… не умею… пусть, коли так… зря Грушу послал… самому…
– Это да! – Софи с удовольствием вклинилась в его сбивчивый монолог. Зубы ее стучали от холода, и от этого голос получался как бы дробным, похожим на перестук колес. Растерянное, любимое лицо Гриши стояло перед глазами. – Только вашей Груши в нашей жизни и не хватало! Чего теперь с этим делать – ума не приложу!
– Что ж Груша? – удивился Туманов и повысил голос. – Она милая, тихая девушка. Жизнь у нее тяжело сложилась. Но как она…
– Милая? Тяжело сложилась?! – голос Софи сорвался на визг. – Оставьте! Оставьте, пожалуйста, эту достоевщину! Милые, тихие уличные женщины…Не верю! Чтоб от тяжелой жизни человек стал падшим, или негодяем, внутри должно быть, внутри!
– Понятно, – от шрама на лице Туманова, покрасневшего, точнее, почерневшего от холода, разом отлила кровь. Лицо