В водовороте лет. Поэмы. Аркадий Эйзлер

      Из незапамятных дальних времён

      Знает история много имён:

      От страстного Демона и Сатаны

      До злого Мефисто из Гёте-страны.

      И для забавы, для пробы страстей,

      В муки повергнувши судьбы людей,

      Жизни сценарий писать без пера —

      Они режиссёры и мастера.

      Жизнь иногда возражала судьбе,

      Как в этой старой крестьянской избе.

      В разгаре поминки, водка рекой —

      Будни картины на выставке злой.

      Сцены мелькают, как пьянства фурор.

      Здесь ещё медлит фантаст – режиссёр.

      Вдова ещё в чёрном, очень строга,

      Держит зубами кусок сапога.

      О сапоге и не вспомнит комбат.

      Мысли шальные сквозь череп летят.

      Сразу желаний почувствовав зов,

      Гнётся под ним молодая свекровь.

      Старый трубач, захмелевший меж блюд,

      С туфлей вдовы исполняет этюд.

      Руки мужские лежат до утра

      В брюках затейника выше бедра.

      Боговы слуги не вечно живут,

      Мира привычки с достоинством чтут,

      И, выполняя семейный обет,

      Поп с попадьёю грешат по чём свет.

      А во дворе у заборов и стен

      Бьются участники массовых сцен:

      Пряжки взлетают солдатских ремней

      Над головами крестьянских парней.

      И в драматизмом наполненный зал

      Зритель случайный цветов не бросал,

      Быстро усвоив порядок игры —

      Буйство страстей отдалённой дыры.

      И это, конечно, не пьяный кураж —

      Рука режиссёра, дерзкий мираж.

      Актёры в экстазе вдруг падают в транс,

      Словно спешат отработать аванс.

      Он уже в зале – злой гений, бастард,

      Играет страстями, как в биллиард,

      Вгоняя их в лузы, словно шары,

      Хитро своей добиваясь игры.

      Вдруг прозвучало: «На сцену его!» —

      И режиссёра ведут самого.

      Он, жмурясь от взглядов, кланяясь в тьму,

      Будку суфлёра увидел в дыму.

      В будке под сценой, словно в гробу,

      Лицо человека с повязкой на лбу.

      Глаза в лихорадке, словно больны,

      Скулы худые и щёки бледны.

      Он хочет всё время что-то сказать,

      Но губы дрожат – трудно что разобрать.

      То, может быть, слов неудачный подбор?

      И на лице удивлённый укор.

      Этот укор, как поленья костра,

      Тепло сохраняя всю ночь до утра,

      Внутри обгорев, словно пепла обвал,

      Усталым огнём режиссёра обдал.

      А за околицей и за мостом

      На кладбище старом, как бы тайком,

      Берёзы склонились тихой листвой,

      Покой охраняя могилы сырой.

      Там, в одиночестве тёмном, как ночь,

      Земные заботы отброшены прочь.

      Желанья