Спой мне о забытом. Джессика С. Олсон
надо бежать, но ноги будто свинцом налиты.
Эмерик проводит ладонью по волосам и склоняет голову набок.
Точно. Он же ждет ответа.
Слова застревают в горле. Я открываю и закрываю рот, точно рыба на берегу.
Я в жизни еще не говорила ни с кем, кроме Сирила. Никогда не встречалась ни с кем взглядом, никогда не перебросилась ни словечком.
– Все… Все замечательно, merci, – наконец произношу я. Голос – не голос, а какой-то тонкий писк. Я сглатываю, припоминая вечную присказку Сирила: «Если не справляешься со своими чувствами, не справишься вообще ни с чем». Пытаясь успокоить лихорадочно бьющееся сердце, что колотит изнутри в грудную клетку, я разглаживаю юбку. Если вести себя слишком нелепо, Эмерик что-нибудь заподозрит. Чтобы остаться в живых, нужно всеми силами избегать этого.
– К вашему сведению, – выдавливаю я, – это был не припадок. Я… отдыхала.
– Ага. Звучит логично. – Он кивает, сверкают белые зубы. – Так пыхтеть – прекрасный способ расслабиться.
Я моргаю. Он что… дразнит меня?
– Прошу прощения, не расслышала, кто вы?
– Ой, как грубо с моей стороны! – Он протягивает для рукопожатия правую руку. – Я Эмерик Роден. Вчера нанят сюда уборщиком. Никогда раньше не работал уборщиком, но мама вечно наказывала меня за непослушание, заставляя драить весь дом, так что я так думаю, я вполне компетентен в вопросах чистки и мытья.
Рука неловко висит в воздухе еще какое-то время, а потом он сует оба кулака в карманы куртки и расслабленно прислоняется к стене.
– Эээ… А вы скажете, как вас зовут, или придется играть в угадайку? – спрашивает он.
Звездный свет бросает голубоватые блики на его профиль.
Он нервно усмехается:
– А то знаете, я вечно сажусь в лужу в таких играх. Ляпну что-нибудь типа «Селеста», а потом окажется, что так звали вашу любимую тетушку, которая померла на той неделе, и я буду чувствовать себя полным придурком. – Он делает паузу и округляет глаза: – Стойте, у вас же нет никакой мертвой тетушки Селесты? Или там покойной любимой кошечки?
Я сжимаю губы. Страх стиснул нутро так, что обед угрожает явиться миру. Я бросаю взгляд наверх – туда, где ждет Сирил.
– Если вы знаете покойную Селесту, то я ужасно соболезную! – тараторит он, залившись румянцем. – Я же говорил, я не умею в такие игры играть! А еще хуже, когда наступает такая неловкая тишина, а вы стоите и не отвечаете, и я слегка струхнул, так что, если вы все-таки осилите что-нибудь сказать, я буду просто кошмарно признателен!
Я набираю воздуха и прогоняю дрожь ужаса из голоса:
– Вы слишком тараторите.
– Спасибо! – облегченно выдыхает он. – Эм, то есть простите. Я правда тараторю. Дядя тоже вечно мне про это говорит. Говорит, меня просто заткнуть невозможно.
– Оно и видно.
Он фыркает:
– Ай!
Я охаю, щеки вспыхивают огнем.
– Простите! Я не хотела… Я просто… – Я заламываю руки. Я же тысячи