Три минуты молчания. Снегирь. Георгий Владимов
href="#n_5" type="note">[5], зато и премию взяли, и прогрессивку. И тридцать процентов начислили мне полярки[6]. А истратил я – на папиросы в лавочке, на лезвия, ну и долги по мелочам роздал, и матери по аттестату. Ну, приход свой, конечно, отметил – рублей на полста. Но уж в кредит на плавбазах не взял ни на рубль, и на берегу ни одной стерве не перепало. Кончился для некоторых Сенька Шалай, списывается по чистой и аванса не просит.
Так вот, я и говорю им:
– Монеты не кончились. Дураки кончились.
– Как это понимать, Вовчик? – Аскольд понемногу обидеться решил, багровый сделался, глазища только на шапку не вылезли. – Это он, выходит, с матросами не желает знаться!
А Вовчик, друг мой, кореш, засмеялся и говорит:
– Он же шпак теперь без пяти минут, разве не слышал? Он теперь в Крым поедет, будет там на пляже придуркам травить, какая в Атлантике сильная погода.
Хотелось мне врезать ему, но ведь кореш всё-таки, да и я ему тоже не комплименты говорил, – раздумал и пошёл от них подальше. У меня в этот день была мечта – обойти все причалы, пароходы поглядеть, судоверфь, сходить на катере в доки на Абрам-мыс, везде побывать, где я бывал, откуда уходил в море или в ремонте стоял, нёс береговую вахту, – а теперь вот сразу и расхотелось. Потому что ещё кого-нибудь встретишь и не отвяжешься, такие пойдут беседы.
– Обожди-ка! – Вовчик мне крикнул. Так они и стояли на пирсе, но уже лица не увидишь, одни ноги свисали из тумана. – Значит, не повстречаемся больше? Так, что ли, кореш? А мне и подарить тебе на прощание нечего.
– Подари, когда будет, Аскольду.
– Он и сам тоже предлагает: подарить бы чего дураку. Чтоб хоть память осталась. А хочешь – мы тебе курточку сосватаем?
– Какую ещё курточку?
– Лопух, в чём же ты уедешь?
Подошли, и Вовчик меня взял за пальто, раздраил на груди.
– Срам! Девки на первом броде[7] засмеют. Ну, флотский! Ну, северный! Бостоном не мог обшиться, макен[8] позаграничнее нацепить. Жмёшься вот, а себе же и прогадываешь. Где он, этот-то, с курточкой?
– Здесь он, – Аскольд куда-то рукой махнул. – Промеж пакгаузов ходит.
– Понимаешь, механичек тут один, с торгового, такого курта загоняет: ты во сне увидишь, проснёшься и опять скорей заснешь!
– Норвежеская! – пучеглазый орёт. Чем другим, а глоткой бог не обидел малого. – С мехом, понял, на подстёжке. Цветом не то вроде серенькая, а не то, понял, тёмненькая такая, в дымчик. Что ты! У спекулей разве такую достанешь?
– А он что, не спекуль? Торгаш[9] этот.
– Ну где ж спекуль? – Вовчик мне доказывает. – Сотнягу просит. Можно считать, даром отдаёт. Ну, бывает несчастье у человека – купил, а не в размер. А на тебя, мы так прикинули, в сам раз.
А я, в том-то и дело, насчёт такой курточки давно мечтал. Сраму-то на мне не было, – вот уж на них срам, это точно! – а у меня пальто было велюровое, с мерлушкой, костюм коверкотовый, шапка тоже в порядке. Но всё моё – что на мне надето. Так и затаскать недолго, следить же за мной некому. А главное, во внешнем облике, как говорится, ничего у меня морского-то
Надбавка к жалованью за само пребывание на Севере, по 10 % за каждый год. Рассказчик, стало быть, отбыл три года.
Брод – место, где бродят, знакомятся, гуляют, – бульвар, набережная и т. п. (
Макен – макинтош, плащ.
Торгаш – моряк или судно торгового флота.