Три минуты молчания. Снегирь. Георгий Владимов

      – В порядке. Мы чего с тобой не поделили?

      – И в начальство пробиваешься?

      Я засмеялся:

      – Олух ты. В какое начальство? Над салагами, что ли?

      – А приятно, когда щенки слушаются? Ты старайся, в боцмана вылезешь. Меня ещё будешь гонять.

      – Тебя-то я погонял бы!

      А сами всё грохаем по обручам. Шурка к нам прислушивался, потом спросил:

      – Об чём травите, бичи? Мне непонятно.

      – А нам, – я спросил, – думаешь, понятно?

      Он поглядел подозрительно на нас обоих и сплюнул в море, через планширь. Чайка тут же спикировала и взмыла – с обиженным криком.

      – В таких ситуациях одному списываться надо, – сказал Шурка. Советую от души.

      – Пускай он, – говорю.

      Бондарь ухмыльнулся и смолчал.

      А салаги – я как-то вышел из капа, они меня не видели за мачтой, стояли одни на палубе, и Дима втолковывал Алику:

      – …потому что природа, создавая нас двуногими, не учла, что мы ещё будем моряками. Но есть один секрет. Шеф тебе не зря сказал: «Не смотреть на море». Обрати внимание, как они ходят по палубе. Она для них горизонт. На истинный горизонт не смотрят, а только на палубу. С ней накреняются, с ней же и выпрямляются. А у тебя устаёт вестибулярный аппарат. И всё время хочется за что-нибудь схватиться.

      – Всё ясно, – Алик говорит, – и свежее дыхание пассата холодит нам кожу!..

      Ушли довольные. Только всё за что-нибудь да хватались. А я стал на их место – интересно же, как это я хожу. И на что же я при этом смотрю? На палубу или на горизонт? Смотрел, смотрел и вдруг сам за подстрельник схватился. А ну их в болото, так ещё ходить разучишься.

      – Смысл жизни ищут, – сказал я «деду». – Не иначе.

      Мы у него в каюте поздним вечером приканчивали ту самую бутылку.

      – Так, значит? – сказал «дед». – Ты-то уже бросил его искать?

      – Оставил покамест. На период лова.

      – И это хорошо. Но что-то не нравишься ты мне. Рассказываешь, а – брюзжишь. Стареешь ты, что ли?

      – Может, и старею. Но дурью зато не пробавляюсь. Что они, своим делом заняты? Книжечек, поди, начитались, ну и пошли…

      – Так это же прекрасно, Алексеич! Начитались и – пошли. Другой и начитается, а не пойдёт. Нет, это ты зря про них. Сейчас хорошая молодёжь должна пойти, я на неё сильно надеюсь. Моё-то поколение – страшно подумать: кто голову сложил, кто руки-ноги на поле оставил, кто лет пятнадцать жизни потерял ни за что, как я. Да и кого не тронуло – тоже не всякому позавидуешь. Иному в глаза посмотришь – ну чистый инвалид. А тут что-то упрямое, всё пощупать хотят. Такой-то дурью пробавляться – лучше, чем с девками по броду шастать.

      Я улыбнулся. Мне с ним не хотелось на моральные темы заводиться, тут ни я не силён, ни он.

      – А чем плохо? Если есть такая возможность. Я бы сейчас пошастал!

      – Ну, это от тебя не уйдёт. Поплыли?

      Мы допили, поглядели в пустые кружки. «Дед» закряхтел, будто с досады, опустил окошко и выкинул бутылку. Она промелькнула над планширем, красная от бортового огня, и исчезла в брызгах.