Возвращение домой. Мартин Ручьев
вопрос «А бабушка?» я ответил: «Да, жива пока…» и побежал играть с ними в волейбол. Мне стыдно писать об этом сейчас и признаваться, что это был я. Хотя сейчас я уже точно знаю, какая громадная разница в понимании жизни и смерти существует между ребенком, подростком и взрослым человеком. Мне было тогда 14 лет.
Сразу после смерти маминых родителей мы с ней при поддержке Ривы переехали жить из Минска в Москву. Мама была врачом и стала устраиваться на работу. Это оказалось нелегким делом: ее не брали нигде, куда бы она ни обращалась. В любой поликлинике или больнице происходило одно и то же: главный врач давал добро, но после того, как начальник отдела кадров видел ее паспорт, ей отказывали безо всяких объяснений. Причиной, естественно, была пятая графа. Наконец, придя в поликлинику, которая стала затем местом ее работы, и получив от главного врача указание оформляться, она сказала сама, желая, вероятно, сократить время до следующего отказа: «Я еврейка». На это главный врач ответила: «Меня это не интересует», сама позвонила в отдел кадров и дала указание оформить маму на работу. Просто маме попался, наконец, хороший человек.
Время шло, и последние два класса школы я проучился в Москве. Не могу сказать, что меня очень беспокоила тогда еврейская тема, да я и не ассоциировал себя с еврейством. Помню только, что уже по окончании школы и службы в армии, когда я собирался поступать или в институт международных отношений или в иняз (по тем временам идеологические ВУЗы!), мама обратилась к нашей школьной преподавательнице английского языка, муж которой работал в МИДе, с просьбой оказать мне помощь в поступлении. Преподавательница посоветовалась с мужем и ответила, что помочь мне он не сможет потому, что моя мама еврейка. А в 16 лет я получил свой первый паспорт, в котором было написано, что я русский, потому что русским был мой отец. Боже, как радовалась мама, что теперь ее сыну будут открыты все дороги. Это правда, такие это были времена.
Когда я учился в инязе, открытых, явных евреев там было очень мало. Такие, как я, наверное, были, но думаю, это тщательно скрывалось потому, что речь шла о поездках за границу, куда посылали далеко не всех и на пятую графу тоже обращали внимание. Помню, когда речь зашла о поездке одной из наших профессоров на конференцию в Испанию, мои однокурсники совершенно серьезно говорили, что ее могут «не утвердить» из-за еврейской национальности. Это были уже 80-е годы. Помню, что мама иногда вдруг грустнела, начинала плакать и повторяла: «Я так боюсь, что будут погромы…». Я смеялся: «Какие погромы?!». Что это, вообще, такое? Она повторяла: «Смотри, ты ведь тоже полукровка…». Но я никак не связывал себя с евреями, ведь я не думал об этом и раньше, а сейчас вообще зачем? Ведь я был русским! А еще я был активным комсомольцем, который заканчивал иняз, у меня был прямой путь за границу. А на девичью фамилию моей матери, на ее национальность сейчас уже не будут обращать много внимания, ведь меня же приняли в иняз!
Но, как я боялся при распределении! Ведь меня рассматривали для работы