Мизанабим. Дарья Райнер
бы вытащить любую вещь, но почему именно ласточка – поди объясни.
Сом кивает. На место гнева приходит усталость.
– За «просто» собирают совет. И голосуют за исключение. Дело не в том, что ты взял – или не взял, хотя мог бы, – а в самом нарушении кодекса.
Вот он, Сом. Весь в умных словах и правилах. Нет чтобы… что? Обнять по-братски? Ёршик вдруг понимает, что у него дрожат губы.
– Ну давайте! Голосуйте опять! Только Ската верни, а то нечестно будет.
Сом опускается на стул, трёт глаза, сминая дужки очков.
– Ты осознаёшь, что поступил как крыса?
Ёршик наливается краской. Жарко ему, хоть и ледяной водой умылся.
– Да.
– Понимаешь, почему не брал с собой на дело?
– Нет!
Хочется ногой топнуть и хрястнуть подвернувшуюся кружку о стену. Он ведь может, когда надо. Всё может!..
– Иди спать. До завтра подумай.
Ёршик стоит ещё минуту или две, не шевелясь. Ищет в голове что-то умное, чтобы с достоинством ответить, как взрослый… и не находит.
– Умбра бы поняла.
– Её здесь нет.
Хлопает кухонная дверь.
Вот и поговорили.
☽ ⚓ ☾
– Поговори с ней.
Яблоня тянулась к небу у ограды. Сбрасывала на землю иней лепестков, но яблок не давала. Пустоцвет.
– С деревом? – он хмыкнул.
– А что? Доброе слово всем приятно. – Умбра обняла тонкий ствол и прижалась к нему щекой. Закрыла глаза.
Ёршик молчал. Сидел на нижней ветке, болтал ногами, глядя, как белые цветы смешиваются с землёй: наступишь – втопчешь в грязь. Несколько дней красоты – и всё, отцвела.
– Жаль, что быстро…
– Это ты мне? – Умбра загадочно улыбнулась.
– Ей, – пожал плечами Ёршик. – Или никому. Просто так.
Пальцы Умбры осторожно гладили ствол.
– Не надо жалеть. Если бы она не теряла лепестки – весна за весной, – то не выросла бы. Не стала крепким, сильным деревом.
Словно в подтверждение поднялся ветер, и белый вихрь взметнулся, окутав Умбру, как невесту. Белый цвет на тёмно-рыжих волосах.
Ёршик тогда не понял, как связаны потеря и рост.
А на деле – всё просто.
☽ ⚓ ☾
Отчасти он сам виноват в том, что Крепость была полна скованных «гостей». Вернее, не так. Они появились задолго до прихода братьев, просто Ёршик их разбудил. Позвал, и они пришли. Для него это стало забавой: садиться в темноте на кровать и глядеть в окно, проговаривая дурацкие стишки. И не только.
«Кто прячется, тот застыл».
Он не понимал до конца: хоронится ото всех, оставаясь на месте, или водит. До тех пор, пока кто-нибудь продолжал прятаться, игра не кончалась.
Садясь на кровать, он стягивает ботинки. Шевелит пальцами в носках. Зябко. Под утро и вовсе стынь придёт: чужая, не госпитальная, подбирается всегда снаружи, с моря, заглядывает в окна и дверные щели. У неё нет человеческой формы, только голод и дыхание зимы, щекочущее кожу.
Ёршик ложится, укрываясь шерстяным одеялом.
– Не