Мизанабим. Дарья Райнер

      Ненавистный город мигает огнями: с холма видно, как тесно жмутся друг к другу отблески во Внутреннем Круге, и как тонут во мраке бедные кварталы. Накануне в доках прогремело несколько взрывов, и ветер до сих пор доносит запах дыма. Клиф пахнет страхом и безысходностью. Скат завязывает концы капюшона, превращая его в лицевой платок, защищающий от пыли. В город ведёт не тоннель даже – крысиная нора, как он её называет. Ёршик бы с лёгкостью прошёл, а вот ему приходится потрудиться – оставить на плечах несколько синяков и ссадин, а потом долго кашлять и промывать глаза, чтобы не щипало от смрада.

      Почти все тайные ходы, известные Братству, оказались перекрыты жандармами. «Никого не пускать, никого не выпускать» – приказ звучал предельно ясно. При каждой мысли о синих мундирах Ската начинает захлёстывать волна гнева, поэтому он гонит воспоминания прочь. В узком лазе даже дышать больно, а злоба отнимает слишком много сил, забирая из груди весь воздух.

      Последнее усилие – и он находит металлическую скобу. Всякий раз Скат молился, чтобы люк не запаяли и он сумел выбраться наверх. Без добычи они не протянут долго: рыба с приходом осени уйдёт от берега, и что останется? Только слизняков жрать; их на стенах Крепости навалом.

      Подтянувшись, он упирается животом в медное кольцо и тут же оказывается на ногах. Оглядывается. Тишина, патрулей не видно. Хотя… полной тишины в Клифе не бывает. Раньше по улицам бродили зазывалы, распевали песни моряки и хохотали весёлые девы из «Бирюзовой Лилии» – гостеприимного дома митресс Чиэры, в котором Скат бывал однажды. Он не рассказывал братьям обо всех встречах, но считал, что с бандой Змеевых сынов лучше поддерживать деловые отношения. Удильщики всегда имели товар: сплетни, слухи и свежие вести они извлекали, как фокусники – меченые карты из рукава, готовясь разыграть с большой пользой.

      О карантине Скат тоже узнал одним из первых – благодаря им. Выменял добычу в Холодном доме, прежде чем залечь на дно. И всё же он подвёл братьев.

      Умбру подвёл.

      Оглядываясь, он шагает к маяку. По левую сторону тянутся промышленные цеха, где даже среди ночи что-то лязгает и грохочет; сквозь трубы рвётся горький дым и снопы искр. По правую руку спят те, кто недавно кутил до утра. Боятся высунуть носы из-за дверей. Кутаются в иллюзию безопасности, как в насквозь дырявое, изъеденное молью одеяло.

      Скат не судит. Он знает, что такое страх смерти – животный, сковывающий, заставляющий всё внутри цепенеть. Кто-то спасается бегством, кто-то бьёт в ответ, всегда находя виноватых, но чаще люди просто замирают – в надежде, что обойдётся. Что их-то точно не тронет хворь…

      Скат пережил её.

      Пережил мастера Дъюра и то, что называли проклятием тамерийских руин. Всё это, казалось, было не с ним, в другой жизни – со смуглым мальчишкой по имени Сеох, который считал по утрам крикливых чаек. Чётное число – к добру, нечётное – к худу. У того мальчишки не было чернил под кожей и понимания, что он может без труда и угрызений