Жестокий век. Исай Калашников
в этой юрте, затянутой желтым шелком, изъявление покорности от нойонов и старейшин знатных родов. Потом был пир, и она попросила позволения выпить вина из его чаши. Вскоре ей стало плохо. «Это вино, – сказал он ей, – китайское рисовое вино. У меня всегда от него жар внутри. Иди отдохни». Она удалилась. А когда закончился пир и он пришел к ней, она уже умирала. Сознание покинуло ее. Перед самой смертью очнулась, сказала: «Меня отравили».
Да, ее отравили. Но не ей предназначалась эта чаша, а ему. Это он сегодня должен был лежать в душной церкви.
Ветер стал стихать. Юрта уже не вздрагивала. Стало слышно, как за дверями поскрипывает снег под ногами нукеров. Он открыл дверь, приказал:
– Путь приведут ко мне баурчи[13]. И разведите огонь, холодно.
В юрте запылал огонь. Он распахнул шубу, протянул руки к рыжим языкам пламени. Его знобило, казалось, холод тела жены вошел в него, и все внутри заледенело.
Три нукера привели баурчи – маленького человека с вислыми седеющими усами. Его Тогорил помнил с детства – баурчи отца. Юркий, ловкий, он как никто другой умел распорядиться на пирах, никого не забудет, не обделит. Сам при этом не мельтешит перед глазами, все у него делалось само собой. И сколько помнит его Тогорил, у баурчи всегда были такие же седеющие усы, гладкое, без морщин, лицо. Сейчас баурчи посинел от холода, кончики его усов мелко подрагивали.
– Грейся. – Тогорил шагнул в сторону, давая ему место у очага.
Баурчи робко приблизился к огню, не сводя испуганных глаз с Тогорила, попытался улыбнуться, но губы запрыгали в неудержимой дрожи.
Давно, когда Тогорил и его братья были маленькими, баурчи любил их угощать. Даст что-нибудь вкусное, улыбается, подмигивает.
Тогорил вздохнул, отогнал непрошеное воспоминание, попросил:
– Рассказывай.
– О чем? – Голос плохо слушался баурчи, он кашлянул. – Я верный слуга твоего отца…
– Может быть, ты и был верным слугой моего отца… Кто приказал отравить меня?
Баурчи перекрестился.
– Клянусь господом богом! Да как я посмею!
Тогорил кивнул нукерам. Двое содрали с баурчи одежду, повалили на пол, третий взмахнул короткой плетью. Поперек смуглой мускулистой спины баурчи лег пузырчатый рубец, и он взвыл высоким, пронзительным голосом. Плеть снова опустилась на спину, кожа лопнула, темные жгутики крови побежали по межреберным впадинам. Тогорил отвернулся. С каждым ударом баурчи выл слабее и слабее. Тогорил остановил нукеров. Баурчи посадили. Его глаза были как у затравленного зверя.
– Ну? – Тогорил навис над ним, брезгливо морщась.
– Я не виноват! Я…
– Разомните ему руки.
Нукеры снова схватили его. Захрустели суставы пальцев.
– О-о-о! Не надо!
– Говори.
– Скажу. – Лицо баурчи стало пористым, рыхлым, по нему ручьями бежал пот. – Я скажу. Это твои братья.
– Ты