Жестокий век. Исай Калашников
оба светлокожие, с одинаково изогнутыми бровями, одинаковыми, едва наметившимися усиками. За их спиной толпились нукеры, молодые парни, единственные до конца верные хану люди.
Встретив взгляд братьев, Тогорил встрепенулся, оглядел нойонов:
– Вас, чьи доблести всем известны, вас, чьей мудростью восхищаются племена, вас, умеющих принять горечь правды и отвергнуть сладость лжи, я позвал сегодня для решения важного дела. Господь всемогущий помог мне овладеть юртой отца и этим высоким местом в ней. Вы говорили мне слова покорности, и я принял их к своему сердцу. Но сегодня я возвращаю ваши слова. Одинаковые со мной права занять место отца имеют все мои братья: Тай-Тумэр и Буха-Тумэр, их вы видите перед собой; Эрхэ-Хара, по неразумности отбывший в страну найманов; и Джагамбу, много лет назад захваченный в плен тангутами. Я прошу вас сегодня честно и прямо, как подобает доблестным, сказать здесь, кого из нас, пяти братьев, вы хотите видеть своим ханом. – Тогорил поднялся, подошел к Тай-Тумэру и Буха-Тумэру, встал рядом с ними.
Нойоны зашептались. Шепот перешел в неясный шум, из этого шума начали прорезаться отдельные слова:
– Тебя!
– Ты наш хан!
Тогорил попросил тишины и предупредил:
– Не торопитесь. Подумайте. Клянусь всем, что есть святого, я подчинюсь любому вашему решению!
Нойоны зашумели еще больше. Кто-то громко закричал:
– Наш хан Тогорил!
И все подхватили этот крик:
– Наш хан Тогорил! Наш хан Тогорил!
Тогорил поднял руку:
– Есть кто-нибудь, кто хочет видеть ханом другого?
Молчание. Тогорил прошел к возвышению, но не сел, поклонился нойонам.
– Я покорен вашей воле. Отныне и до тех пор, пока жив, я ваш повелитель. Как я уважаю вашу волю, так каждый из вас должен отныне уважать мою. Перед властью хана все равны – последний харачу и самый родовитый старейшина. И каждому я обещаю воздавать на основе разума и справедливости. Верный и храбрый будет отмечен милостью, преступник – кто бы он ни был! – наказан. – Тогорил остановил свой взгляд на братьях и замолчал.
И все нойоны вслед за ним уставились на Тай-Тумэра и Буха-Тумэра. Братья обеспокоенно переступали с ноги на ногу. Тогорил сделал знак нукерам. В юрту втолкнули истерзанного баурчи.
– Говори! – приказал ему Тогорил.
Сбиваясь, косноязыча от страха, баурчи повторил свое признание. Тогорил смотрел на братьев, не выпускал из поля зрения и Тайр-Усуна. Когда баурчи упомянул меркитов, пальцы нойона беспокойно запрыгали на тугом поясе, но худощавое лицо осталось неподвижным. Тай-Тумэр и Буха-Тумэр при первых же словах баурчи повалились на колени, ткнулись лбами в войлочный пол, стали просить прощения. Он видел их затылки с глубокой ложбинкой, ребячески светлую кожу шеи. Жалость резанула сердце, он сделал шаг к ним и остановился. Снова вспомнилась ледяная щека жены. Рябинки на его лице потемнели, стали почти черными.
– Этому, –