Секрет золотой карусели. Наталья Александрова
– видимо, как раз для таких целей, если нужно ввернуть лампочку или залезть куда-нибудь на верхотуру, современные стулья не годятся, да и жалко их. Васильич табуретку очень хвалил, теперь, говорил, такую и взять негде, не делают их больше…
Короче, я поставила ее в коридоре, вскарабкалась на нее и открыла антресоли.
Оттуда сразу пахнуло прошлым – слежавшейся пылью, старыми газетами и пиненом.
Если кто не знает, пинен – это самый ходовой растворитель, которым пользуются все живописцы. Делают его, если я не ошибаюсь, на основе скипидара, и запах у него – мама не горюй. Все, кто причастен к живописи, пропахли им надолго, если не навсегда.
Кстати, это было одной из причин, по которой я бросила живопись, когда вышла замуж.
Говорят, запахи сильнее всего пробуждают воспоминания, и вот сейчас мне столько всего вспомнилось…
Маруся тоже почувствовала запах пинена и прибежала в коридор, уселась рядом с табуреткой и задрала морду – что это там задумала хозяйка и чем это пахнет?
– Сиди спокойно! – прикрикнула я на нее, принюхалась и устремилась прямо на неизгладимый запах растворителя.
И очень быстро нашла среди всякого барахла старый большущий кожаный чемодан.
Чемодану этому не меньше ста лет, он каким-то образом сохранился в нашем доме, и когда мне пришло в голову избавиться от всего, связанного с живописью, я поступила очень просто – сложила все в него и отправила на антресоли.
И вот сейчас я потащила его на себя.
Чемодан был тяжеленный, и табуретка подо мной угрожающе зашаталась.
Маруся заволновалась, забегала вокруг меня, тихонько поскуливая.
– Сиди… сиди смирно! – пропыхтела я, выволакивая чемодан на свет божий.
Каким-то чудом табуретка устояла, и я грохнула чемодан на пол, едва не прищемив Марусе хвост.
Она обиженно тявкнула и отскочила.
Я слезла с табуретки, перевела дыхание и открыла чемодан.
Здесь было два этюдника, перемазанный давно засохшей краской мольберт (наверное, его сейчас можно выставлять как объект авангардного искусства), бутылка того самого пинена, несколько десятков тюбиков с красками, использованных и новых. Я перебирала эти тюбики и вспоминала… берлинская лазурь, жженая кость, умбра, сурик… этюды, работа на природе, натюрморты…
Внизу, под всем этим богатством, лежала большая картонная папка с завязками.
Вот оно, то самое, что я искала, – большая папка с моими уцелевшими работами!
Я вытащила папку из чемодана, положила на пол, развязала завязки, открыла…
Маруся, конечно, тут же сунула в папку свой влажный нос.
– Маруся, – строго проговорила я, – давай договоримся. Смотреть можно, но трогать – ни-ни! Ни лапой, ни носом! Это как-никак произведения искусства!
Моя псина фыркнула, но убрала нос подальше.
А я стала перебирать работы.
Сверху лежали несколько робких ученических этюдов – глиняный горшок, ваза с яблоками.
Я сохранила их из сентиментальных побуждений