13 дверей, за каждой волки. Лора Руби
но взрослый мужчина читал ее в открытую, совершенно не беспокоясь о том, что его мозги превратятся в кашу и он утратит представления о нравственности. Как хорошо быть мужчиной и свободно читать на публике книги про чудовищ, когда никто не будет беспокоиться о том, что ты превратишься в чудовище или что выбрал эту книгу потому, что сам чудовище. Он только что начал пятую главу, «Загадки во тьме». Я парила у него над плечом, представляя Бильбо Бэггинса, крошечное существо с мохнатыми ступнями, наткнувшегося на кольцо, надевшего его на палец и ставшего невидимым. Волшебство.
В зале кто-то кашлянул. Я подняла голову. Над плечом другого мужчины зависла девушка моих лет. Я была маленькой и белокурой, с серебристыми кудрями – в тихом омуте черти водятся, говорила мама. Девушка же оказалась высокой, с теплой коричневой кожей и зачесанными вверх волосами – я никогда не видела таких густых иссиня-черных волос. В отличие от моего платья свободного кроя, на ней был золотистый наряд, облегающий тонкую талию, скользящий по бедрам и доходящий почти до щиколоток. В этом платье ее фигура напоминала идеальные песочные часы. Несмотря на наряд и прическу, вышедшую из моды почти десять лет назад, девушка была такой прелестной, что на мгновение показалась мне живой. Пока она не попыталась перевернуть страницу газеты и ее рука не прошла прямо сквозь мужчину. Она нахмурилась и попробовала еще раз.
Я терпеть не могла смотреть, как призраки повторяют последние моменты своих жизней, ненавидела их бесполезную лихорадочную возбужденность. Не стала бы ей ничего говорить, но я пыталась читать, а она отвлекала.
«Не сработает», – произнесла я.
Она не ответила. Ну конечно нет. Ее рука вновь попыталась листнуть газету.
«Ты двигаешься слишком быстро», – сказала я.
Она нахмурилась и сделала это еще раз.
«Ты новенькая? Ты не можешь быть новенькой. Платье пошито больше десяти лет назад. Я знаю, стараюсь быть в курсе. Ты смотрела объявления?»
Она опять нахмурилась, листнула. Нахмурилась, листнула.
«Ты чересчур стараешься. Расслабься».
Листнула, листнула, листнула.
Я топнула, словно могла привлечь ее внимание. Или вообще чье-то. Как будто мои собственные движения и слова не были так же бесполезны.
«Просто читай через плечо, – сказала я. – В любом случае это отнимает меньше энергии. Ты же знаешь, поначалу у нас ее мало. Если будешь упорствовать – истощишь себя».
Девушка не слушала, не смотрела. Нахмурилась, листнула.
«Если истощишь себя, то потеряешь время, слышишь? Ты потеряешь себя. Спустя недели, месяцы, годы обнаружишь, что блуждаешь где-нибудь в Индиане, или плывешь на лодке по озеру Мичиган, или сидишь на крыше Чикагской торговой палаты, или вместе с птицами летаешь вокруг Рукери-билдинг, удивляясь, как очутилась здесь. Ты этого хочешь?»
Нахмурилась, листнула, нахмурилась, листнула.
К ней, заблудившейся в собственной смерти, было не достучаться. Но что может быть смертоносного