13 дверей, за каждой волки. Лора Руби
порой о войне так легко было забыть. Фрэнки знала о нормировании продуктов, о повторной переработке – они собирали на кухне консервные банки, – но, поскольку их кормил приют и поскольку еда, что им давали, всегда была ужасной, они не обращали особого внимания на перемены в мире. Даже радиопередачи, казалось, вещали о том, что происходит слишком далеко, чтобы быть реальным.
Но иногда забыть о войне было не так легко.
– Если этот парень здоров, – сказал отец, – то скоро он уйдет служить.
Фрэнки стало дурно, и она пожалела о том, что перед исповедью сбегала в кухню выпить яйцо.
– Это будет нескоро.
– Время бежит быстрее, чем нам хотелось бы.
Фрэнки подумала, что оно идет недостаточно быстро.
– Мне нельзя разговаривать с ним, пока он еще здесь?
– Ты знаешь ответ.
Фрэнки знала ответ отца. И знала собственный. Они не совпадали. Они редко совпадали.
– Десять раз «Аве, Мария», – произнес отец. – Возблагодари Господа, ибо он милостив.
При этих словах Фрэнки склонила голову и пробормотала:
– Да пребудет милость Его во веки веков.
Я рассмеялась. Отец Пол думал, он понимает что-то о милости и словах «во веки веков», но что он мог знать обо всем этом?
Я ткнула его Библию, желая, чтобы книга раскрылась, взмыла в воздух и пролетела по исповедальне, как птица. Хотя страницы едва зашелестели, отец Пол прижал книгу к груди.
«Человек в дурацкой пижаме», – прошипела я, как вампир, которым и была. Есть. Была.
Это милость, это во веки веков.
Чикагские русалки
Должно быть, я рассердилась на отца Пола сильнее, чем думала, потому что время запнулось, проскользнуло, и я очутилась на дубе в лесу. Мои уши пронзила песня белогорлого воробья, которому давно следовало улететь на юг.
– О, милая Канада, Канада, Канада!
«Будь добр, замолчи со своей Канадой», – сказала я.
Воробей не обратил ни малейшего внимания на мои слова или же просто хотел слушать собственный голос.
– Канада, Канада, Канада, – заливался он. – КАНАДА!
Я встала. Дуб оказался огромным, его голые ветви вздымались к зимнему небу, словно руки святого в экстазе. Если рыщешь по приютам, можно многое узнать о святых, прислушиваясь к снам монахинь и школьниц. Особенно я любила историю святой Люции, которая вырвала глаза, чтобы избавиться от похвалившего их чересчур настойчивого ухажера. Как-то раз я видела ее статую у нижнего алтаря в ближайшей церкви Богоматери Благодати. Глазницы святой были пусты, по щекам текла кровь. Она держала блюдо с двумя глазами, словно собралась подавать их как закуску. Мне самой следовало так поступить.
Я полетела по лесу, надеясь увидеть волка или медведя, но меня избегали даже олени. А может, им тоже надоело слушать про Канаду. Я пока не хотела возвращаться в приют, поэтому направилась к озеру. Песок по-прежнему укрывали сугробы снега, вода под ледяной шапкой тяжело плескалась на берег Монтроз-бич. Я сидела, любуясь бескрайними